— Поздравляю!!! — вопит Дженни.

У нашей подруги Дженни настоящий талант к поздравлениям: она визжит от счастья, сияет, как солнышко, и расцеловывает нас обоих, словно призеров в телеигре. Стелла к ней присоединяется: теперь они сияют, визжат, обнимаются и целуются вдвоем и, наконец, вскочив, уволакивают Иззи на кухню.

Позже, в постели, мы с Иззи обмениваемся впечатлениями. Я рассказываю о своем разговоре с Тревором и Ли, она — о своем со Стеллой и Дженни. Ее подруги были не столь откровенны, как мои друзья (Ли, к примеру, заявил напрямик: «Ну нет, дружище, это не для меня!»), но Иззи почувствовала, что и их это известие смутило и расстроило. Не то чтоб они не любили Иззи или не желали ей счастья — конечно нет; но видно было, что им не по себе. Мне кажется, продолжает Иззи, наша новость заставила их по-новому взглянуть на свои собственные семейные отношения. Дженни, по ее словам (странно, мне Тревор говорил совсем иное), ни разу еще не заговаривала с Тревором о детях. Она понимает: после того, что сотворила с ним Адалия, об этом и думать не стоит.

Стелла состроила мину этакой комической страдалицы. «Иззи, что ты наделала! — восклицала она. — Я уже слышу неумолимое тиканье биологических часов. Мне тридцать три, а встречаюсь я с двадцатичетырехлетним парнем. Пока он надумает продолжить свой род, у меня яичники пожелтеют и сморщатся!»

Конечно, она шутила, но, по мнению Иззи, лишь наполовину. С тех пор как она начала встречаться с Ли, Иззи и Дженни только и делают, что успокаивают ее страхи. Как добрые подруги, они не говорят правды — что их роман с Ли обречен с самого начала, — а вместо этого твердят, что противоположности сходятся, любовь все превозмогает и что в конце концов обязательно все будет хорошо.

Так или иначе, наше с Иззи объявление расстроило всех четверых и, кажется, осложнило их отношения друг с другом.

Следующий вторник, вечер после работы. Весь день стояла жара, и сейчас еще тепло. Люди переоделись в рубашки с короткими рукавами, а пабы и бары, мимо которых я прохожу, полны изнывающих от жажды. Я иду пешком из Холборна в Ковент-Гарден, чтобы встретиться с Иззи: в кои-то веки мы собрались куда-то пойти вместе. Беременность не причина распускаться, говорим мы хором, хотя обоим нам больше всего хочется устроиться на диване перед телевизором, свернуться клубочком, тесно прижавшись друг к другу, и замереть на целую вечность. Итак, сегодня гуляем на полную катушку — пусть все видят, что мы еще мхом не поросли! Сперва встретимся со Стеллой и Ли в новом баре на Джеймс-стрит, перекусим и выпьем пивка, а потом, прихватив по дороге Тревора и Дженни, отправимся в «Асторию» на рок-концерт. Сам я пройду по списку приглашенных, а провести с собой пять человек труда не составит. После концерта, возможно, потусуемся с полчасика на вечеринке группы и отправимся домой.

Иззи звонит и говорит, что задерживается: у нее фотосъемка в студии в Кентиш-Тауне. Будет не раньше чем через полчаса. Я включаю стереоплеер (старый альбом Эллиота Смита) и неторопливым шагом иду вниз по Лонг-Эйкр, рассеянно оглядывая витрины.

На полпути останавливаюсь, обнаружив, что особенное внимание мое притягивает одна витрина. Та, что под вывеской: «Ваш малыш».

Воровато оглянувшись, толкаю дверь, вхожу… и оказываюсь на другой планете. Вдоль прилавков дефилируют женщины всех возрастов и положений: будущие мамаши, бывшие будущие мамаши, а также подруги и свекрови будущих и настоящих мамаш. Я здесь единственный мужчина, не считая тех, которых возят в колясках или носят в рюкзачках за спиной. Поймав в зеркале свое отражение, понимаю, что выгляжу тут инородным телом, однако это меня не смущает. Стереоплеер надежно отгораживает меня от мира: с ним я чувствую себя невидимкой и брожу по магазину для мам без всякого смущения.

Что-то притягивает меня к небесно-голубому комбинезончику, предназначенному, если верить этикетке, для ребенка от шести до восьми месяцев. Я берусь за вешалку, поднимаю комбинезон перед собой, подражая покупательницам, разглядываю его на свет — а воображение мое уже неоседланным жеребцом мчится по бездорожью. Я представляю в этом комбинезончике нашего нерожденного малыша. Пририсовываю оранжевую панамку с кроличьими ушами: мой сын с самого детства должен выделяться из толпы!

На соседней вешалке замечаю травянисто-зеленые штанишки — и все, я пропал. Прямо посреди магазина передо мной возникает мой будущий ребенок — как живой, с головы до пят.

Внешностью, решаю я, он будет в Иззи. У нее чудное лицо: милое, задумчивое — с таким лицом ребенок далеко пойдет. Уши и подбородок пусть будут мои, но, в общем, мне хочется, чтобы малыш больше походил на Иззи. А характером пусть уродится в обоих: пятьдесят на пятьдесят. От меня он получит аналитический ум, способность не дергаться в критических ситуациях и любовь к музыке. Иззи наделит его великодушием, умением вселять в людей уверенность… и, пожалуй, парой неврозов, чтобы малыш не возгордился. Любовь к печатному слову, чувство юмора и хороший вкус пусть унаследует от нас обоих. О том, что осталось, позаботятся разнообразные дедушки, бабушки, тети, дяди и прочая дальняя родня. Мысленно я добавляю к портрету своего ребенка еще щепотку неизвестности — на счастье. В этот миг, когда я стою посреди магазина с зелеными детскими штанишками в руках, мне кажется, что на свете нет ничего невозможного.

Десять минут спустя снова звонит телефон. Я думаю, это Иззи — хочет сказать, что она уже в такси и сейчас будет здесь. Нет. Это женщина из фотостудии в Кентиш-Тауне. «Иззи увезли на «скорой помощи», — говорит она. — Боли в животе. Скорее поезжайте в больницу». Я выхожу из магазина и бегу по улице.

В акушерское отделение Уиттингтонской больницы я попадаю почти в семь вечера. Называю свою фамилию, и медсестра просит меня присесть и подождать доктора. Я не сажусь: стою как вкопанный и не свожу глаз с двери, за которой скрылась медсестра. По дороге в больницу я нарочно воображал себе все самое худшее. Мне казалось: о чем долго думаешь, того не случится.

Медсестра возвращается с врачом. Он высокий и молодой, моложе меня. Это хорошо, думаю я: значит, не успел забыть, чему его учили. Я говорю себе, что этому человеку можно доверять. Что он меня не подведет. Доктор здоровается, жмет мне руку и отводит в сторонку. Сейчас, объясняет он, с Иззи все в порядке, но у нее произошел выкидыш. Еще он говорит, что на ранней стадии беременности выкидыши довольно часты, что они случаются по множеству разных причин, что это ничего не значит и некоторое время спустя нам с Иззи стоит попробовать еще раз. Я спрашиваю, можно ли увидеть Иззи. Нет, сейчас она ждет встречи с консультантом. Тут у него пищит пейджер, и врач извиняется: он нужен где-то еще. Благодарю за потраченное на меня время и смотрю ему вслед. Он надежный парень, говорю я себе. Он сделал все, что мог.

Я соображаю, что надо обзвонить всех, прежде всего родителей и мать Иззи, но не могу собраться с духом. Как я скажу им, что все эти волнения, вся радость, ожидания — все было попусту? Придуманные нами имена, надежды на будущее, любовь, переполнявшая наши сердца, — все полетело к чертям. Вот что угнетает сильнее всего: потеря возможностей. Миг — и все, о чем мы мечтали, навсегда для нас потеряно. И то, что жизнь продолжается и, возможно, у нас еще будут дети, меня не утешает. Что толку? Этого ребенка уже не будет.

Я меряю шагами приемный покой, ожидая новостей от Иззи. Покупаю в автомате чашку кофе — и оставляю его стыть на подоконнике. В соседнем автомате покупаю батончик «Марс», разворачиваю обертку и швыряю в мусорное ведро. Наконец я нахожу чем отвлечься: стенд с медицинскими брошюрками. Просматриваю дюжину буклетов в поисках того, что может мне помочь. Вот и он. Беру книжечку со стенда и, прислонившись к стене, начинаю читать.

Переваривая содержимое брошюрки, невольно задумываюсь о том, кто ее сочинил. Журналист, вроде нас с Иззи? Зарабатывает сочинением буклетов для больниц, как я — музыкальными обозрениями? Я пытаюсь представить, как он (или она) сидит за компьютером, обложившись справочниками по всем на свете болезням, переводит зубодробительные медицинские термины на человеческий язык. Думает ли он о тех, кто будет читать его писания? Или просто, зевая, перекатывает на экран все беды, что могут стрястись с человеческим телом — от «А» до «Я»? Прочтя все до конца, я сминаю брошюрку и швыряю в ближайший мусорный бачок, уже переполненный пустыми банками из-под колы и пластиковыми кофейными чашками. Из всего прочитанного в голове застревает одна фраза: тридцать процентов первых беременностей оканчиваются выкидышами.