— Хороший вопрос, — говорю я. — Отвечаю: бывало и получше.

— Согласна. — Она глубоко вздыхает, словно старается расслабиться. — Никола мне все о тебе рассказала. В смысле, все важное. Не могу поверить, что ты работаешь в журнале для девочек! Она рассказала, что ты даешь советы девочкам в «Крутой девчонке», и я невольно рассмеялась.

— Понимаю, для взрослого человека работенка странная. Но на самом деле — работа как работа. Журналисту порой приходится зарабатывать на жизнь самыми удивительными способами.

— Ты же хотел играть в рок-группе?

— Да я вообще много чего хотел. А в результате стал музыкальным критиком. Прости… это ужасно, но не могу припомнить, кем ты хотела стать.

— Учительницей. Так и случилось. А ты давно женат?

— Три года. И перед этим еще три года прожили вместе.

— Поздравляю.

— А ты? Встречаешься с кем-нибудь?

Я спрашиваю скорее из вежливости, чем из желания услышать ответ. Ответ мне уже известен, но не спросить об этом, кажется мне, все равно что сказать открытым текстом: «Откуда тебе мужика-то взять?» А ведь это моя вина, что она не может найти себе мужчину. Кому нужна мать-одиночка с тринадцатилетней дочерью?

— Я одинока, — отвечает она, — но не по обстоятельствам, а потому, что сама этого хочу. Думаю, я всегда немножко боялась близости.

Она встает и берет в руки журнал, лежащий на уголке стола. Это «Крутая девчонка».

— Когда Никола сказала, что нашла тебя, я сначала просто не знала, что делать. Не верила, пока она не показала мне фотографию. Все это звучало совершенно невероятно — вся эта безумная история о том, что ты отвечаешь на письма в «Крутой девчонке» и она опознала тебя по снимку в журнале… Узнала человека, которого и видела-то только на старой фотографии — как это возможно? Да я бы тебя не узнала, встреться мы на улице! Мы ведь были вместе только одну ночь. Давным-давно.

Глаза наши на миг встречаются, и оба мы отводим взгляд. Наступает долгое неуютное молчание.

— Можно мне задать вопрос? — говорю я.

Она кивает.

— Ты когда-нибудь пыталась меня разыскать?

— Нет, — отвечает она. — Хотя могла бы. Я много об этом думала, изобретала самые разные способы. Можно было написать в отель, где ты останавливался, и связаться с турагентством, продавшим тебе билет. Я знала, в какой университет ты поступаешь и на какой факультет, так что могла написать туда. Могла бы просмотреть избирательные списки Стритхема и обзвонить всех Хардингов… Могла бы. Но ничего не сделала. Во время беременности мне было просто не до того. Потом, после рождения Николы — тоже. А там университет, потом курсы учителей… Бесконечный список оправданий. Но каждый день рождения Николы напоминал мне об одном: я так тебя и не нашла.

— Что же нам теперь делать?

— А чего ты хочешь? — спрашивает Кейтлин.

— Прошлое изменить мы не можем; но в будущем я хочу стать частью жизни Николы. Порой я даже не знаю, кто я ей и какую роль играю в ее жизни, но одно могу сказать точно: без нее мне не жить. Не знаю, что бы я делал без нее.

— Она тебя уже любит. Я поняла это по ее глазам, когда ей пришлось тебя «выдать»: в тот момент она думала только о тебе и страшно боялась вовлечь тебя в беду… Кстати, ей очень понравилась эта твоя сослуживица, у которой они ночевали. Похоже, им там было очень весело.

— Ты ее накажешь?

— За то, что она виделась с тобой тайком? Нет, конечно! А в том, что пошла на вечеринку тайком, она уже раскаивается. Вообще-то Никола хорошая девочка. Нет, думаю, лучше всего будет оставить прошлое позади и начать с чистого листа. Больше никакой лжи, никаких секретов.

Уже поздно, но мы с Кейтлин продолжаем беседу и все больше узнаем друг о друге. Разговор наш становится прямым и откровенным: Кейтлин рассказывает мне о своем последнем возлюбленном и о том, как поняла, что едва ли когда-нибудь найдет то, к чему стремится. Причина проста: «Сама я готова на компромиссы, но, когда дело касается Николы, меньше чем на самое лучшее не соглашусь». Я невольно задумываюсь: способен ли я на такие жертвы ради любви? Наконец Кейтлин говорит, что пора позвать Николу, и идет к ней в спальню, но застает Николу на нижней ступеньке лестницы. Она зовет дочь в гостиную и прямо при мне говорит ей, что мы все обсудили, обо всем переговорили, что теперь все будет хорошо. Меня невольно поражает мысль, что впервые мы трое — отец, мать и дочь — собрались в одной комнате. Кто мы друг другу? Семья? Наверное, все-таки нет. Но если не семья, то кто?

Этот вопрос сопровождает меня в метро по пути домой. Входя в дом, я по-прежнему не знаю ответа — знаю другое: для Иззи настало время узнать правду. Я должен все ей рассказать.

Я слышу, как Иззи возится на кухне, но идти туда и с ней здороваться не спешу. Сначала отправляюсь к кабинет и ищу альбом, в конверте которого спрятал письмо Николы. Достаю фотографию, кладу в задний карман. Вхожу на кухню; Иззи загружает посуду в посудомойку.

— Привет! — говорит она, просияв широкой улыбкой, и, подойдя ко мне, крепко меня обнимает. — Я и не слышала, как ты вошел. Как ты, милый?

— Прекрасно. А ты?

— Ой, и не спрашивай!

Она прижимается губами к моим губам; я страстно отвечаю на поцелуй, целую ее снова и снова, превращая простое приветствие в страстную ласку. Быть может, это наш последний поцелуй, думается мне.

— Ух ты! — говорит она, высвобождаясь из моих объятий. — Что это с тобой сегодня? — И лукаво улыбается. — Что бы это ни было, мне понравилось. Нельзя ли еще немножко?

Она снова меня целует — но момент уже упущен, страсть погасла, осталось только чувство вины.

— Милый мой, что случилось?

— Лучше присядь. Мне надо кое-что тебе рассказать.

Она понимает, что я говорю серьезно, и улыбка ее гаснет. Покорно она садится на табуретку у раковины.

— Дейв, не тяни, пожалуйста. Ты же знаешь, мне ты можешь все сказать. Что-то с мамой, да? — На глазах у нее уже набухают слезы, переливаются через бортики век, катятся по щекам. — Мама… она… заболела?

— Нет.

— Тогда что? Твои родители? Они…

— Нет, — отвечаю я. — Никто не заболел. Все живы-здоровы.

— Что же тогда?

Я достаю из заднего кармана фотографию Николы и протягиваю ей.

— Ничего не понимаю, — говорит она. — Что это за девочка?

— Моя дочь.

Наступает молчание. Да и что тут скажешь? Иззи знает: это не розыгрыш. И притвориться, что чего-то не расслышала или не поняла, тоже не выйдет. Закрыты все пути к бегству.

— Ее зовут Никола, — продолжаю я. — Ей почти четырнадцать. Кейтлин, ее мать, я встретил в восемнадцать лет. Когда ездил на Корфу. Мы провели вместе одну ночь, и больше я ее не видел. Несколько месяцев назад, когда я начал вести страничку ответов на письма в «Крутой девчонке», мне пришло письмо. Вот от этой девочки. Несколько месяцев мы с ней встречались тайком, и ее мать ничего не знала. Но сегодня утром все выяснилось.

Осталось только добавить «Вот и сказке конец». Надо было умудриться — уместить всю эту историю в несколько торопливо сколоченных предложений. Я смотрю на Иззи и вижу, что она хочет заплакать, но не может. Потрясение высушило ее слезы. Знаю, надо рассказать все подробнее, объяснить все со своей точки зрения; не дожидаясь ее ответа, я начинаю рассказывать историю снова, с самого начала, и в голове у меня вертится один вопрос: «Почему, ну почему я, болван, сразу ничего ей не сказал?»

Иззи слушает не прерывая. Когда становится ясно, что ничего больше она от меня не услышит, Иззи встает и берет со стола фотографию Николы.

— Три недели назад я перестала принимать таблетки, — говорит она.

— Что?

— Три недели назад я перестала принимать таблетки.

— Хочешь сказать, что ты беременна?

— Не знаю. Пока.

— Не понимаю. Почему ты мне не сказала? Почему не поговорила…