Лора опять улыбнулась, ей нравилась открытость Келли, ее отношение к ней, и она подумала о том, какое это чудесное место и как ей повезло, что она здесь, сколько бы она здесь ни пробыла. А потом зазвонил телефон, это был Ансель Роллинз. Суд был назначен на июль.

Ленни Сэлинджер сидела на краешке широкой, затянутой шелком кровати, откинувшись назад, из-под тяжелых век глядя на ярко-рыжие волосы молодого человека, опустившегося перед ней на колени. Он ласкал ее ноги, бедра, самые нежные местечки с самой чувствительной кожей. В истоме она плыла по тихим волнам наслаждения, его язык нежно ласкал ее плоть, погружаясь во влажную глубину ее лона. Она потеряла ощущение времени, испытывая необычное чувство, оно пронзало ее, как ледяная водка с теплым медом, растворяло ее тело, превращая его в колышущуюся волну чувственности. Она скорее ощущала, чем видела, роскошь парчи и бархата, притягивающий свет единственной лампы, а потом ее глаза закрылись, когда молодой человек вдруг одним движением откинул ее на шелковое покрывало и оказался сверху, войдя в нее сильно и глубоко. Он двигался внутри нее, потом приподнялся так, что кончик его оружия ласкал ее маленькую, напрягшуюся плоть, а затем снова и снова погружался в нее, и их тела сливались; он оставлял ее и наполнял опять, пока тело Ленни не собралось в единый напряженный узел, а потом распалось на части, давая ей несколько минут наслаждения, которое она спрятала глубоко внутри себя, собираясь пережить это вновь, когда окажется в уединении и покое.

Дыхание молодого человека было таким же учащенным, как и ее, она обняла его крепкие плечи, ей было приятно, что он тоже наслаждался этой минутой. Но потом она взглянула на запястье, чтобы увидеть свои часики.

— Мне нужно идти, — пробормотала она, и он сразу же оставил ее, чтобы она могла сесть. В самом начале их отношений, месяцы назад, он пытался задерживать ее, чтобы она осталась с ним, но теперь он уже не делал этого, он знал, что если хочет увидеть ее вновь, то должен подчиниться.

— Дай я помогу, — сказал он. Это было их любимой игрой. Он надел на нее белье, застегнул бюстгальтер, пуговички блузки и завязал бант, завершая обряд. Ее тело остывало. Ленни натянула юбку на бедра, застегнула на талии красный ремень из змеиной кожи, погрузила ноги в мягкие серые, тоже из змеиной кожи, туфли и взяла пиджак.

Молодой человек занимался своим ремнем.

— Ты будешь здесь на следующей неделе?

— Я не знаю. — Она подхватила свою красную сумку от Гермеса, которую всегда брала, когда ездила в Нью-Йорк, и повесила ее через плечо. — Я постараюсь. Но у меня четыре собрания директоров и времени будет немного. Кроме того, — добавила она, — если у тебя не будет хоть несколько свободных вечеров, то когда ты будешь готовиться к занятиям?

— Ночью.

— По ночам у тебя должны быть свидания.

— У меня нет свиданий.

— Все студенты назначают свидания.

— Я не могу. Я не могу даже смотреть на кого-то еще…

— Перестань, — оборвала она, и в голосе ее прозвучала нотка предупреждения. — Я буду очень расстроена, если ты что-то изменишь в своей жизни из-за меня.

— Да. — Как всегда, он сказал то, что ему следовало сказать, чтобы удержать ее, чтобы она не искала кого-то еще. — Да, я много развлекаюсь. Я просто не думал, что ты захочешь знать об этом. Найти девушку — не проблема.

— Тогда делай свои задания по вечерам, — нежно сказала она. Он нравился ей, нравилась его привязанность, больше, чем она могла бы признаться себе или ему. Жемчужно-серый костюм, белая шелковая блузка, жемчужные перчатки и красно-вишневая соломенная шляпка, надетая слегка набок и чуть прикрывающая одну абсолютно идеальную бровь. Тушь и тени на веках остались не расплывшимися. Она освежила помаду на губах, и сумка громко щелкнула, когда она закрывала ее. — Я позвоню тебе, когда смогу приехать, — сказала она и коротко поцеловала его. Через минуту она была в ярко освещенном холле «Уолдорф Тауэрз», две ступеньки до лифта, который опустил ее в вестибюль, где она была одной из многих шикарно одетых женщин, которые проводят вечера, делая покупки, обедая, а может, проводя несколько часов с друзьями в изысканном уединении дорогих комнат отеля.

Поздним вечером воздух был теплым и неподвижным, и даже люди на улицах, казалось, двигаются медленнее в предзакатной июньской жаре с низко висящим на горизонте солнцем. Ленни зашла в ювелирный магазин Тиффани, потом взяла такси до аэропорта, чтобы успеть на пятичасовой рейс в Бостон. И к семи часам она уже сидела за ужином с Феликсом. Высокие французские двери открыты, голубые и серебристые цветы на французских обоях, казалось, колышутся от доносящегося с океана бриза.

— Я купила булавку для галстука, которую тебе хотелось, — сказала она. — Последняя из тех, что были у Тиффани. Кажется, что люди сейчас закупают подарки, словно на Пасху, особенно ювелирные украшения.

— Хорошие новости для негоциантов, — сказал он рассеянно, потом, будто напоминая себе, взглянул на нее и поблагодарил за булавку.

— Ты хорошо провела день?

— Очень.

— Что еще делала, помимо того, что ходила по магазинам?

— Я останавливалась в «Уолдорфе». Его глаза сделались непроницаемыми.

— Место, где дамы обедают. Боюсь, меня не интересует, что ты делала в «Уолдорфе». Ходила на дневной спектакль?

— Ты имеешь в виду театр?

— А что еще я могу иметь в виду? Да, концерты! Но по средам ничего не бывает, насколько я знаю.

— В театрах тоже нет дневных спектаклей.

— Ну, чем бы ты ни занималась, уверен, что ты развлеклась. Я точно знаю, что развлеклась, кажется, что ты в основном там проводишь свое время, и не может же быть, что из-за скучных собраний директоров.

— Они не скучные. Они дают мне возможность чувствовать себя полезной. — Она взяла себе вторую порцию телятины с рисом, ей всегда ужасно хотелось есть. — А как ты провел день?

— Хорошо, очень хорошо. Мы смотрели видеопленку с записью, как обстоят дела со строительством «Элани» в Гонолулу, мы сможем открыться осенью. Еще я встречался с группой банкиров из Чикаго по поводу строительства там нового отеля на озере. С финансированием проблем не будет. Они, может быть, помогут нам продать старый отель, думают, что даже знают возможного покупателя.

— Ты не можешь продать этот отель, он тебе не принадлежит.

— Он станет моим в следующем месяце, после суда. Ты же не думаешь, что я буду ждать до того времени, чтобы начинать что-то планировать? Я собираюсь быть в полной готовности, когда это недоразумение уладится.

Ленни промолчала.

— Маленькие отели не пользуются особенным спросом — нет реальной возможности сделать их доходными, но ими заинтересовались представители какого-то колледжа в Чикаго и директор приюта в Вашингтоне. Если все пойдет хорошо, мы избавимся об этих четырех ископаемых за два года.

Она взглянула на него:

— Оуэн гордился этими отелями.

— И потому ты так сентиментальна по отношению к ним. Он, как и любой человек, знал, что старые отели не могут конкурировать с новыми. Я делаю то, чего бы и он хотел.

— Это неправда, — холодно возразила Ленни. — Он бы очень разозлился. Смотрел бы на тебя сердито и называл ограниченным оппортунистом, который отбрасывает в сторону прошлое, так же как ты отбрасываешь тех, кто стоит на твоем пути. — Ее голос стал тише. — А его усы дрожали бы, как длинные крылья, если бы он слышал, что ты хочешь избавиться… — В глазах у нее стояли слезы. — Я скучаю по нему. Он был такой живой. На днях Поль выразился так, говоря, как он скучает по этому удивительному чувству жизни, которое появлялось там, где присутствовал Оуэн.

Феликс взялся за графин:

— Еще вина?

— Да, немного.

— Я не знал, что ты говорила с Полем. Где он?

— Думаю, что в Риме. Он ведь нигде подолгу не задерживается. Никогда не видела его таким неутомимым. Я спросила, фотографирует ли он. Он рассказал, что встретил какую-то женщину, которая собирается стать моделью, и он начал снимать ее. Я бы хотела, чтобы он встретил женщину, которую смог бы полюбить.