— Мы хотели ограбить их, — не дрогнув, ответила Лора. — Но мы не стали этого делать, мы просто не смогли. Они так хорошо к нам относились, что стали для нас дороги.

— Но почему Сэлинджеры? Почему вы не выбрали кого-то еще?

Лора решила идти до конца:

— Потому что туда послал нас мой старший брат, Карриер внимательно посмотрел на нее:

— Ты не упоминала о нем на суде.

— Он не имел никакого отношения к завещанию Оуэна, а мы не хотели, чтобы они узнали о нем. Мы держали это в тайне все годы, когда жили с ними под одной крышей.

— Где он сейчас?

— В Европе, он живет там уже несколько лет. Карриер задумчиво разглядывал ее:

— Он мог не иметь никакого отношения к завещанию, но к обвинениям Феликса он имел прямое отношение Лора выдержала его взгляд:

— Из тебя получился бы прокурор покруче Карвера Чейна. Да, ты прав, он имел к этому непосредственное отношение. В то лето, через пару месяцев после того, как мы туда попали, он обокрал Сэлинджеров именно так, как мы планировали раньше. Я просила его не делать этого, но он не послушал меня. Когда оглашали завещание, Феликс обвинил нас с братом в краже и сказал, что мы остались в их доме, чтобы ограбить снова, на этот раз заставив Оуэна изменить свое завещание.

— Вся семья поверила ему. И они заставили тебя уйти, а потом забрали у тебя то, что оставил тебе Оуэн. Она смотрела на пламя. Ее лицо было каменным.

— А твой брат сбежал в Европу. После этого ты видела его?

— Нет.

— Скучала по нему?

— Скучала, — тихо ответила она, помедлив. Она обернулась к Карриеру и рассказала ему, как Бен заботился о них с братом.

— Мне очень хотелось увидеть его, но с каждым днем я отчетливее понимала, что нам будет тяжело встретиться. Я была обижена и сердилась на него. Я ведь стала как бы частью семьи Сэлинджеров, а он предупреждал меня, что они вышвырнут меня при первой возможности. Так случилось, что теперь нам будет трудно вновь почувствовать себя братом и сестрой.

— Я возьму тебя в Европу, — сказал Карриер. — Вы устроите грандиозную встречу и забудете прошлое. Она улыбнулась:

— Спасибо, Уэс, это было бы чудесно. Мне бы хотелось побывать как-нибудь в Европе, хотя я не уверена, что такая встреча может состояться… Но сначала мы должны купить отель. Если, конечно, ты до сих пор доверяешь мне…

Он поднялся, подошел к ее креслу и помог ей встать на ноги.

— Я верю в тебя. Я доверяю тебе. Мы получим обратно твои отели у этого подонка, а потом…

Он поцеловал ее с той же страстью, с какой целовал все эти дни, убеждая, что действительно говорил искренне: он верил ей. И Лора ответила ему с не меньшей страстью. Потом она с трудом отстранилась от него.

— Уэс, мне надо успеть на самолет.

— Я отвезу тебя на своем. — Его голос сел. — Ты хотела приехать сюда сама, но позволь мне самому отвезти тебя обратно.

Она недолго колебалась.

— С большим удовольствием, — сказала она, и они снова поцеловались. Когда он прижал ее к себе, Лора поняла, что впервые за многие годы может ничего не скрывать. Она могла говорить что думает и чувствует. Никогда больше ей не придется пробираться по минным полям собственной лжи. Ее охватила благодарность к Карриеру, но это была другая благодарность, настоящая, несравнимая с тем чувством благодарности, которое она испытывала к нему за то, что он помог ей с отелем. То, что она испытывала к нему сейчас, можно было принять за любовь. Но об этом она еще не хотела думать: слишком рано задумываться над этим. Достаточно было просто дать волю своим чувствам, ожить и душой и телом, наслаждаться им, как он наслаждался ею. В самый последний момент, пока она могла еще думать ясно, прежде чем раствориться в ласках его рук и губ и слиться с ним в одно целое, ее пронзила восторженная, радостная мысль: она наконец освободилась от своего прошлого.

После того как Эллисон и Патриция обошли квартиру один раз, они вновь прошлись по ней следом за домовладельцем, который зажигал свет в комнатах в этот дождливый октябрьский день. Квартира располагалась на третьем этаже высокого, узкого дома на Принценграхт, где когда-то жила одна большая семья, но в последнее время превращенного в дом с пятью квартирами, по одной на каждом этаже.

— Определенно эта квартира не для тебя, — сделала вывод Патриция. — Очень маленькая.

— Амстердам тоже маленький, но мне нравится и он, и эта квартира. — Эллисон обернулась к домовладельцу, который наблюдал за ними с порога: — Все прекрасно. Даже мебель хорошая. Я снимаю ее на месяц.

Он покачал головой:

— Мне очень жаль, но я сдаю квартиры минимум на полгода.

— Я так далеко никогда не загадываю. — Она начала выписывать чек. — Может быть, я и пробуду здесь столько, но гарантировать не могу. Я вполне могу прожить здесь и год, — добавила она с нервным возбуждением.

Патриция метнула на нее быстрый взгляд:

— Столько ты здесь не останешься. Твоя мать решит, что ты связалась с кем-то, и она заставит тебя…

— Я с ней договорюсь, — сказала Эллисон с тем же нервным волнением в голосе, которое заставило хмуриться Патрицию Она протянула чек хозяину: — Возьмите это. Думаю, что перееду завтра.

Он внимательно рассматривал чек.

— Вы имеете отношение к владельцам отелей системы «Сэлинджер»?

— Самое непосредственное. — Она рассмеялась. — Я с отелем в очень близких отношениях. Патриция взяла ее за руку:

— Ты очень странно себя ведешь. Пойдем, я куплю тебе горячий шоколад или еще что-нибудь покрепче.

— Так вы член семьи Сэлинджеров — владельцев отелей? — спросил домовладелец.

— Мой отец — президент компании. — Она высокомерно махнула в сторону телефона. — Позвоните управляющему отеля. Он даст вам рекомендации. Я переезжаю завтра.

— Я думаю, что сначала позвоните ему сами, чтобы он подтвердил, что все нормально. Эллисон вздохнула:

— В Бостоне мне не пришлось бы это делать.

Но она знала, что и в Бостоне ей пришлось бы делать то же самое: домовладельцы везде одинаковы. Ей просто хотелось, чтобы все, связанное с этой квартирой, было окружено некоторой восхитительной таинственностью, как и сам Амстердам и их встречи с Беном.

— Предполагаю, что ты встречаешься с ним и сегодня вечером, — сказала Патриция, когда они вышли из дома и встали у подъезда, частично защищенные от ливня, который обильно поливал мостовые и серую воду канала. Сердитым щелчком она раскрыла зонтик и подождала, когда Эллисон откроет свой. — Ты совсем меня забыла и бросила одну в этой чужой стране.

Эллисон расхохоталась:

— Ты знаешь Амстердам не хуже меня.

Они шли по Принценграхт, смешавшись с десятками других людей под зонтиками, которые образовывали волнистую черную крышу.

— А последние три недели ты провела с каким-то американцем из колледжа, кроме того, я слышала, что тебе все наскучило и ты хочешь в Париж. Но вспомни. Я спрашивала тебя, не возражаешь ли ты, если я буду встречаться с Беном.

— Ты спрашивала меня первые два раза.

— А ты ответила, что сможешь позаботиться о себе сама; кроме того, я вообще не нуждаюсь в твоем разрешении, ты же не моя тетка — синий чулок. О, пожалуйста, давай не будем ссориться. Я чувствую себя такой счастливой.

— Ты ничего о нем не знаешь, и у него глаза бегают.

— Ничего подобного.

— Клянусь, у него прекрасное зрение и без очков, а носит он их, чтобы спрятать свои глаза.

— Патриция, не будь такой злой.

— А ты не будь такой доверчивой.

— К черту! — пробормотала Эллисон. — Я действительно счастлива сегодня.

Она остановилась. Дождь барабанил по ее зонтику, а она продолжала стоять и смотреть на одну из ярко раскрашенных экскурсионных лодок на канале с застекленными стенами, через которые туристы могли любоваться видами Амстердама. Дед катал ее в детстве на такой же лодке, когда она впервые приехала с ним в Амстердам. Ей было восемь лет. Они смеялись и шутили, и ей запомнилось, что погода в тот день была отличная.