— Было бы лучше, если бы он нашел работу. Он месяцами кружит по свету и не получает ничего, кроме разочарований.

— Я так не думаю. Я считаю, что он пытается найти что-то, во что можно было бы верить. То же самое и с Эллисон. Я знаю, что ее поездка в Европу была моей идеей, но не думала, что это выльется в подобное: она переезжает из одной страны в другую, таскает за собой Патрицию. Больше похоже на то, что ее несет по воздуху. Они оба, Поль и Эллисон, будто стараются выбраться из неудачного любовного приключения. Удивительно, что молодая женщина может устроить такое…

Воцарилась тишина.

— Сегодня привезут кое-что из вещей моего отца, — сказал Феликс.

Ленни нахмурилась:

— Ты забираешь вещи из Бикон-Хилл? Тебе не разрешено трогать что-нибудь, что связано с судебным разбирательством…

— Я был бы тебе очень признателен, если бы ты перестала говорить мне, что можно делать, а что нет. Я это сделал, а что остальные говорят по этому поводу, не имеет значения. Я решил, что пора пользоваться этими вещами, они уже год находятся в доме, где никого нет…

— Там Роза.

— Ей не следует там находиться. Она давно бы уехала оттуда, если бы ты не подняла такой шум.

— Я хочу, чтобы она жила в нашем доме, вместе с нами.

— Здесь ее не будет.

— Тогда она останется в доме на Бикон-Хилл.

— Нет, не останется. Как только этот дом станет моим, я продам его.

— Ты не сделаешь этого, Феликс. Может быть, тебе и удастся забрать эти отели у Лоры, но я не позволю тебе…

— Я верну то, что принадлежит мне! Моего отца заставили вычеркнуть меня из завещания!

— Не будь смешным. Он оставил тебе почти все, чем владел.

Феликс сжал ножку бокала так, что она переломилась в его руке. Рубиновая жидкость потекла по темному столу красного дерева, запачкав снежно-белую салфетку.

— Ты не порезался? — спросила Ленни. — Я позвоню, пусть принесут пластырь.

— Ничего. — Он мял салфетку в руке. — Мой отец никогда бы этого не сделал, если бы был в здравом уме. Он доверял мне, любил меня больше, чем кого-либо еще, он хотел, чтобы я сохранил могущество империи как при его жизни, так и после смерти. Он знал, что только я могу это сделать, он зависел от меня. Никогда он не выставил бы меня дураком перед целым светом. Отели предназначались мне, его доля в компании предназначалась мне, его корпорация должна была перейти ко мне, как и его дом.

— Если мы выиграем дело, то дом будет нашим, — безо всякого выражения сказала Ленни, — и мы его не продадим.

Феликс крепче сжал льняную салфетку, вдавливая ее в пульсирующую ладонь. Какой дьявол вселился в нее? Она изменилась с тех пор, как умер Оуэн и эту ведьму выгнали с позором. Иногда он с трудом узнавал ее, она утратила свое былое чарующее спокойствие, которое приобреталось годами, чтобы скрыть ту неудовлетворенность жизнью, которую она ощущала. Теперь, если она не была с ним согласна, она все ему высказывала.

Он всегда подавлял Ленни. Он использовал ее элегантность и стиль, чтобы чувствовать себя могущественным и значительным, что было поводом для зависти других мужчин, но его влияние, казалось, ослабевало, и он вдруг подумал, что после двадцати двух лет брака он совсем не знает ее настолько хорошо, чтобы иметь хоть какое-то представление, как вернуть былое.

Когда-то он думал, что знает, как сделать ее своей и удержать. Это было, когда она, девятнадцатилетняя, горячо восстала против своей состоятельной, законопослушной, опасающейся общественного мнения семьи. Феликс познакомился с ней на улице в Гринвич-Виллидже, она была с мужчиной, который мельком глянул на него, потом еще раз, уже пристальнее, а затем заговорил с ним глубоким, низким голосом.

— Я не я, если это не Феликс Сэлинджер, предводитель разбойников, в добром здравии и прекрасном расположении духа.

— Джад, — бесцветно произнес Феликс. — Он не мог поверить в это, он никогда не встречал знакомых лиц в Нью-Йорке, всегда был уверен, что город делает всех безликими. И все же — Джад Гарднер, которого ему очень не хватало с тех пор, как он вычеркнул его из памяти. Джад стал более зрелым, хотя и не слишком изменился за эти годы. Феликс ушел бы, но, повернувшись, увидел девушку, которую Джад держал за руку. Высокая и стройная, с длинными, слегка спутанными белокурыми волосами и в просторной, ниспадающей одежде, она была настолько элегантна, так выдерживала свой собственный стиль и обладала такой посадкой головы, что даже во дворце чувствовала бы себя легко и свободно. Именно этот стиль и элегантность привлекли внимание Феликса, и тем же самым инстинктом, который помогал ему в бизнесе, он тут же почувствовал, что мужчина, которому принадлежит такая женщина, будет иметь власть и влияние, которые обеспечат ему зависть остальных. И он знал, что не уйдет. — Как поживаешь? — спросил он Джада.

— Кое-как, — ответил Джад со слабой улыбкой. — Едва существую. Но вижу, что ты вполне ничего.

— Джад, я замерзла, — произнесла девушка. Апрельский ветер был очень пронзителен, вырываясь откуда-то из-за угла ледяными порывами. Феликс заметил, что у девушки голые ноги, и вспомнил о своем подбитом мехом пальто, кожаных перчатках и кашемировом шарфе.

— Вы живете здесь неподалеку? — спросил он.

— За углом.

— Тогда пойдемте к вам.

Джад, увидев пристальный, застывший взгляд Феликса, скользнул глазами по нему, потом возвратился к Ленни, и снова посмотрел на Феликса.

— Извини, я невежлив. Ленни ван Гриз — Феликс Сэлинджер. Феликс славится тем, что всегда добивается того, что хочет, поэтому, Ленни, будь осторожна. Или, может, осторожным следует быть мне? Как ты думаешь?

— Я думаю, нам следует попрощаться и идти домой.

— Но Феликс хочет восстановить отношения, — сказал он. — Мы выпьем за старые времена. Единственно только, нам нечего выпить. По дороге мы должны куда-нибудь зайти и купить спиртное.

— Ничего нам не нужно! — запротестовала она.

— Спиртное нам нужно всегда, — сказал Джад, и Феликс понял, что Джад был в той степени опьянения; в которой алкоголики могут что-то делать, говорить и пребывать в таком состоянии довольно долго, а потом, выпив еще немного, уже переходят в состояние оцепенения.

— А заплатит Феликс.

— Джад, пошли домой, вдвоем.

— Нет, нет. Феликс к нам присоединится. Феликс — это Бахус, бог вина… Вот мы и пришли.

Магазинчик был маленький, Джада все знали. Феликс заплатил за вино, виски и содовую для Ленни, и они вместе направились к четырехэтажному кирпичному дому без лифта, на первом этаже которого была срочная химчистка и ломбард. Квартира состояла из трех комнат, которые тянулись друг за другом вдоль длинного коридора, и это очень напоминало вагон. Джад устроился в первой комнате, сев в одно из трех кресел, стоявших вокруг складного стола, на котором стояли фарфоровая посуда и пустая винная бутылка со вставленной туда свечой, и капли воска красиво застыли на поверхности стекла. В одно окно, где был когда-то кондиционер, вставлена фанера, ниже — карта Африки. И всюду — на полу, на стенах, на мебели — яркие плакаты.

— У меня есть одна идея: уехать куда-нибудь, — сказал Джад. Он наполнил два стакана виски с содовой и предложил один Феликсу, другой — Ленни. — Я хочу увезти отсюда это милое дитя. Но в случае, если мне это не удастся, мы будем любоваться экзотическими пейзажами, чтобы наполнить наши души чудесами мира, где единственное, что имеет значение — это красота.

— Замолчи, Джад, — нервно сказала Ленни. Она сидела, скрестив ноги, на подушке на полу рядом с Джадом. Верхний свет бросал тени на ее лицо, выделяя скулы и изысканные линии фигуры. Феликс стоял, пристально глядя на нее сверху вниз и сознавая, что хочет ее, и чувство это было настолько всепоглощающим, что он понимал, что сделает все, чтобы добиться ее. И это будет не в первый раз, когда он возьмет у Джада Гарднера то, что хочет.

Не дожидаясь приглашения, он сел на один из стульев наискосок от Джада и уставился на него долгим, пристальным взглядом. Высокий, светлый, волосы падают до плеч, он был все еще красив, хотя не так, как Феликс помнил в те дни, когда он завидовал его золотистым волосам и классическим чертам. Голос Джада был грубым, но глаза — очень нежными, а губы — мягкими.