У меня начинает дрожать нижняя губа. Как, черт возьми, это могло случиться? Еще одна жуткая мысль приходит мне в голову. Господи, это настолько очевидно… Нижняя губа продолжает предательски дрожать. Все, абсолютно все считают, что между нами что-то происходит. Моя мама, Лиззи, миссис Мердок из деревни, даже женщина из больничной столовой. А с чего они это взяли? Просто я написала об этом, вот с чего. Виноват не он, а я. Виной всему не то, как он относится ко мне, а то, как я к нему отношусь. Все оттого, что я открыто выражала в «Дневнике» свои чувства, это было написано черным по белому, для всеобщего обозрения, и люди, разумеется, подумали, что в этом деле не обошлось без романтики. Из-за того, что в последние две недели я с радостью описывала те случаи, когда мы с Джеймсом просто разговаривали друг с другом, а не ругались (что само по себе было прогрессом), все решили, что между нами «что-то происходит». Какой идиотизм! И как бы я хотела, чтобы это было правдой.

Я прижимаю ладонь ко рту. Как я могу так думать? Как? Ведь Флер так хорошо ко мне относится!

Чувствую, как кровь приливает к лицу и глаза наполняются слезами. Мне хочется спрятаться под одеялом и не выбираться оттуда, скажем, до Рождества. Как вы думаете, в больнице заметят пропажу пациентки? Наверное, да. Я озираюсь по сторонам: где у них хранится кислород? Где кислород, предназначенный для будущих мам?

С грустью осознав, что в комнате нет нужного мне вещества, я начинаю грызть ногти, чего не делала уже добрых десять лет. Я стараюсь не заплакать, потому что знаю: если разревусь, то уже не смогу остановиться. Пытаюсь не думать о волнующих меня вещах. Думаю о евро. О выборах местного правительства. Но мои мысли сами собой возвращаются к Джеймсу Сэбину.

С некоторых пор мой «Дневник» стал походить на бесконечное любовное послание, оттого читатели и пришли к выводу о том, что между мной и Джеймсом что-то есть. Все, наверное, смеются надо мной и говорят: «Вот дает эта журналисточка! Она втюрилась в детектива, у которого через неделю свадьба!». Это ужасно само по себе, но есть еще Джеймс. Джеймс, который через неделю женится на Флер. Я повторяю про себя эти последние слова, чтобы они прочнее укоренились в моем сознании. Мне становится ясно, что я всегда намеренно избегала мыслей о его свадьбе. Я медленно прокручиваю в голове картины предстоящего торжества: Флер, входящая в церковь, ее платье с кремовыми кружевами, Джеймс, ожидающий у алтаря. Я представляю все это и чувствую, что теряю его. Теряю, едва поняв, что люблю его.

Мне хочется плакать. Одинокая слезинка скатывается по щеке. «Все хорошо, — говорю я себе. — Успокойся. Не надо истерик».

«Может быть это не любовь? — с надеждой думаю я. — Может быть, это что-то вроде увлечения, временного помешательства? Давай смотреть правде в глаза: он красивый парень, и я провела вместе с ним много времени. Разве похищенные девушки не влюбляются иногда в своих похитителей? Разве нет? Может быть, это как раз такой случай. Да, должно быть, все так и есть…

Как бы там ни было, я уверена в одном: он не испытывает тех же чувств по отношению ко мне. Определенно не испытывает. Джеймс женится на другой. На следующей неделе. Женится на прекрасной и доброй девушке, совсем не похожей на меня. Не говоря о том, что у него уже был роман с не менее красивой и совершенно не похожей на меня особой.

Через минуту все вернутся. И маме, как и моей лучшей подруге, станет ясно, что что-то произошло. Быстро подумай о чем-нибудь другом. Бен. Вот горох. Хороший выбор, Холли, хороший выбор. Отлично, подумаю о Бене. Почему бы и нет? Это менее болезненная тема для размышлений, чем Джеймс. Здесь не будет никаких слез. Я кусаю губы, собираясь думать о Бене. Ну же, Холли. Думай о Бене. Не получается. Я хмурюсь и втягиваю голову в плечи. Думай. Неужели думать — это так трудно? Еще минуту назад я не могла вздохнуть от обрушившегося на меня потока мыслей, но сейчас они, похоже, объявили забастовку. Я жду еще минуту и затем сдаюсь. Не получается у меня думать о Бене. Нет, я могу представить себе его лицо. Согласна с тем, что он очень хорош собой, но ничего более. Я не могу понять, почему я когда-то хотела выйти за него замуж? Как я могла думать, что он тот, кто мне нужен? Я ведь никогда не любила его. Мне нравились его глаза, нравилось, что он играет в регби, нравилось, что за ним всегда бегали толпы девчонок… Но если убрать все вышеперечисленное, то ничего не останется. Я считала его главной фигурой в своей жизни, а он, оказывается, просто промежуточный этап. Понимание этого изменило мою жизнь. Я устраиваюсь поуютнее в постели и закрываю глаза в надежде на то, что все дурные мысли улетучатся сами собой. Я поставила не на ту лошадь.

Да, мне определенно нужно расстаться с Беном. Но во мне начинает говорить страх. «Ты будешь одна, — шепчет она. — Джеймс женится через неделю, уедет на Мальдивы, и ты останешься одна-одинешенька». Да, это правда. Я обдумываю все это. К своему собственному удивлению понимаю, что скорее останусь одна, чем буду играть в любовь с Беном. И вообще, у меня есть Лиззи, есть семья и друзья. Кстати говоря, где они? Нахмурившись, я смотрю на часы. Прошел целый час с тех пор, как все отправились в столовую. Почему сейчас никто не стоит вокруг кровати и не поглаживает мой горячий лоб? Почему меня не обхаживают, не заботятся обо мне?

Из коридора доносится пронзительный крик. Мои измученные нервы на пределе. Я вскакиваю и сажусь на край кровати. Очевидно, у какого-то пациента шевельнулись камни в почках. Снова доносится крик. На этот раз я узнаю голос.

В дверях появляется мама. От смеха по ее лицу текут слезы. Мои дорогие вернулись. За мамой идет Лиззи, тоже в истерике. Следом входит папа, быстро потирая руку.

— О, дорогая! Это было так смешно! Твой отец застрял в дверях лифта!

Мама садится на стул, утомленная долгим смехом.

— Двери лифта уже закрывались, когда твой отец попытался запрыгнуть в него. Я отчаянно старалась их открыть, нажимая на кнопку, но эти чертовы двери не желали открываться, а ведь между ними застрял твой отец! Оказалось, что вместо кнопки с надписью «Открывание дверей» я по ошибке нажимала кнопку «Закрывание дверей»!

Отец пристально смотрит на маму:

— Не понимаю, как можно спутать две разные кнопки!

— Я была без очков.

— Это все объясняет.

— Как ты, Холли? Как ты себя чувствуешь? — говорит Лиззи.

— О, великолепно. Со мной уже все в порядке, — говорю я, хотя это совсем не так.

Как все могло так быстро измениться? С тех пор как они ушли отсюда час назад, я будто бы прокатилась на воображаемых американских горках, и у меня есть неприятное подозрение, что эта поездка еще не закончилась. Мои размышления прерывает приход Винса.

— О, дорогая, с тобой все в порядке? — говорит он, остановившись в дверях.

Мелкими шажками он заходит в палату, и мама тут же оживляется. Она сразу узнает «героя-любовника».

— Какое чудо! Чудо, да и только! А фотографии! Ну, дорогуша, должен сказать, что я достоин Пулитцеровской премии. Это точно.

Он поворачивается к моим родителям.

— А вы, должно быть, родители Холли. Она похожа на вас, как две капли воды, — говорит он, обращаясь к маме.

Затем он поворачивается к отцу, который протягивает ему руку для рукопожатия. Винс мягко пожимает ему руку со словами:

— А вы… вы, наверное, отец…

— Винс, а это моя лучшая подруга Лиззи! — восклицаю я, пока он не сказал моему отцу что-нибудь такое, что разозлит его. Не то чтобы папа был гомофобом, вы понимаете, просто при виде геев он начинает нервничать. Сильно нервничать. Он нервничает и старается держаться спиной к стене.

— Рад знакомству, Лиззи.

Винс снова поворачивается ко мне:

— Как ты себя чувствуешь, радость моя? Удар был сильный. Ба-бах! Прямо по голове! Разумеется, как только это произошло, Джеймс тут же подбежал к тебе. Жаль, что по голове ударили не меня.

Он невольно вздрагивает и смотрит куда-то вдаль, весь в своих мечтах. Не хочу знать, о чем он там мечтает. Я сама нахожусь в мире фантазий, и мне нравится слушать о том, как Джеймс подбежал ко мне.