Он сидел на лавке в зале ожидания небольшого железнодорожного вокзала, придержи-вая вещмешок на коленях. В кармане немного заработанных кровных, справка об освобож-дении и билет в общий вагон на проходящий до Москвы. Вот она, долгожданная воля, оформленная в виде заплёванного перрона, зачуханного станционного зала с грязными де-ревянными скамьями, с вездесущими цыганами, расположившимися на ночлег в грудах пё-строго тряпья, со снующим и лязгающим на дальних путях тепловозом. Пик первородного возбуждения уже миновал, сохранилось ощущение удовольствия и лёгкости, от простейшей на первый взгляд мысли: отныне он сам себе хозяин!

До пассажирского поезда ещё восемь часов, потом двое суток до столицы в перепол-ненном вагоне, скорее всего без лежачего места. Наплевать, пять лет отсидел, ещё пару су-ток выдержит. Зато насмотрится на осенний лес от Урала до центральной полосы, полюбу-ется сквозь мелькание косых ферм на большие и малые реки с головокружительно растяну-тых над водой железнодорожных мостов, на всероссийское раздолье, по которому отчаянно тосковал. Стоянки, вокзалы, станции, перроны, посадки-высадки. Он наконец-то увидит красивых женщин, фланирующих вдоль поезда. Ведь пользуются же они услугами железной дороги? Это была прямо-таки необоримая потребность: для начала хотя бы насмотреться на красивых женщин, впитать в себя предвкушение секса, которого был лишён на долгие пять лет. Он осмотрелся. Жаль, что в этом обшарпанном зальчике нет женщин, и вообще людей всего-ничего: кроме цыган ещё парочка молодых офицеров, старик с большущей корзиной, да в углу шепчутся какие-то потёртые личности.

Ладно, подождём, прокатимся. Ну, а потом по трассе Москва — Тверь автобусом до родного посёлка, приросшего к берегу Иваньковского водохранилища — это всего сто кило-метров, и дома. А что он будет делать дома? Да, блин! Мысль о доме не радовала, скрадывая чувство всеохватного умиления, как пресловутая ложка дёгтя, а скорее, как какашка, при-сохшая под хвостом симпатичной лохматой дворняги. Причина понятна, как счёт на паль-цах: перспективный парень уехал в Тверь за высшим образованием, а вернулся через много лет с судимостью. Позорно. Выбора, однако, нет, надо вставать на учёт в райотделе по месту постоянной прописки, получать паспорт, ибо без удостоверения личности ты не человек. А дальше? А что — специальность в руках. Слесарь по ремонту автомобилей Николай Иваньков! Звучит. Постоянные автолюбители-просители, левый приработок, жена, дети, быт, пол-литра за ужином, потом две. И так пожизненно. О том мечтал? Вот тебе и воля — грёбанная доля. Эйфория откатила, настроение подпортилось. Он опустил голову на вещмешок и, наверное, задремал. Очнулся оттого, что кто-то лапнул за плечо.

— Далеко подался, земеля?

Он вскинулся, насторожённый и немного злой.

Перед ним стоял один из тех, потёртых. Рослый жлоб, пожалуй, на голову выше Нико-лая. Только какой-то скользкий, будто зоной опущенный. И глаза бегают.

"Этому-то, что надо?"

— А тебя, — процедил он сквозь зубы, — здороваться не учили?

— Да ладно, — "скользкий" зачем-то посмотрел поверх его головы в угол, — все свои. Может, в картишки?

— Не на что, — буркнул Николай, — руку убери.

Жлоб руку не убрал, наоборот, скрючил клешню, комкая ватник.

— Ну, тогда так пойдём. Хозяин побазарить хочет.

"Хозяин? Кому хозяин?"

Казанком большого пальца Коля легонько тюкнул жлоба под локоток, точно в нужное местечко. Это не больно. Вроде лёгонького удара током. Приёмчик так себе — малоэффек-тивный, однако рука немеет секунд на тридцать. А больше и не надо.

Потёртый верзила удивлённо схватился правой рукой за повисшую вдоль тела левую.

— Ты чё? Ну…!

Он, похоже, хотел грязно выругаться или выцедить сквозь толстые губы что-то угро-жающее, но наткнулся на колючий взгляд и осёкся.

Николай продолжал сидеть на скамье в обманчиво расслабленной позе, и лишь при-стально сощуренные глаза, словно вцепившиеся в лицо жлоба, говорили о его готовности к действию. В колонии он имел опыт общения с этой породой, и знал, как себя вести со всякой шушерой, научился отпугивать. Обычно, у таких вот мелких уголовников, поотиравшихся в местах заключения, вырабатывается особое чутьё на опасность, они очень хорошо чувствуют человека слабого, такого обязательно постараются прижать, взять за горло, сломать, сделать рабом, но с сильным они никогда не связываются — себе дороже. Разве что кодлой на одного. На парня, впервые попавшего на зону, кое-кто из подобных типов попробовал наехать. Как наехали, так и отъехали, а, вернее, отползли, во избежание более серьёзного травматизма. Скорее всего, шакалы, собравшись в стаю, забили бы кусачего щенка — замолвить-то словечко некому, но на зону, от кого и кому положено, пришла малява, как непокорный пацан отоварил мента, и Колю раз и навсегда оставили в покое, признав за ним право кусаться.

Николай видел, как наглая ухмылка на лице "скользкого" жлоба сменяется растерян-ностью. Захотелось молвить что-нибудь веское, типа: "Я дважды не повторяю", — но это бы-ло бы явным перебором.

Тип удалился, сохраняя по возможности независимый вид, остался неприятный осадок. Коля посмотрел на часы, как медленно тянется время. Он, было, собрался снова подремать, но в мозгу пискнул тревожный зуммер — с улицы в зал ввалились два быковатых парня в ментовской форме, с притороченными к поясам дубинками.

Ну, заглянули стражи порядка, ну и что? Однако зуммер в голове не утихал.

Один бычок остался в дверях, другой направился прямо к Николаю. Остановился на-против, в глазах презрение и хамоватая уверенность в собственной непогрешимости.

— Документы!

Вот так, без предисловий и реверансов, хотя по правилам должен бы представиться.

Николай встал, чтобы не смотреть на сержанта снизу, и, вынув из кармана справку об освобождении, протянул бдительному стражу.

— Тэ-эк, — парняга не спешил, — значит, освободился?

— Так точно! — Отрывисто бросил Николай, в полном соответствии с воинским уставом, не хотелось более ни в чём походить на зека.

Сержантская челюсть пошла вперёд, глаза налились дурной кровью.

— Ты под солдата-то не канай, блатата! — В голосе послышалась угроза.

Колька трусости не прощал ни себе, ни другим. Он тоже упрямо выдвинул челюсть.

— Я - старший сержант запаса. До срока — три года в Чечне, в разведроте.

Брякнул и пожалел — доказать-то не может. Но, видимо, столько гордости и убедитель-ности было в его словах, что милицейский сержант поверил сразу, безоговорочно, без бу-мажных доказательств.

Сержант как-то сник.

— Бля, — сказал он, — а я на афгано-таджикской… Я тебе верю. Знаешь, почему? По тону. Я своих за версту… Как же тебя на зону-то, братуха?

— Фирмач подставил.

— Мочить надо! — Рявкнул бычок.

Николай улыбнулся.

— И это говорит блюститель?

Парень неумело оскалился.

— Какой я тебе блюститель? Говновоз я! Видишь лычки? С ними с границы пришёл, с ними сколько лет и хожу. Другие не светят. А что ты хочешь с моими пятью классами? Ме-ня сначала в стройбат хотели, да как раз на границу смертники понадобились. Отправили. Таких не жалко. Там я был человеком, а здесь…, - он вернул справку и вдруг зашептал ско-роговоркой, — слышь, чего скажу. Я ведь не сам к тебе сунулся, попросили меня. Тут один крутой бизнесмен уже не первый год самолично вербует таких, вроде тебя, кто из колонии. Не всех, конечно, а к кому интерес есть. У него тут всё схвачено, наш капитан перед ним на цырлах ходит. Вот он меня к тебе и направил. Вербовка всегда с проверки документов начи-нается. Зачем ему это надо? А хрен его… Работёнка, видать, денежная. Про всех не скажу, только я одного зека запомнил, его барин тут при мне несколько лет назад обхаживал, а че-рез год смотрю, приезжает этот завербованный сюда на крутющей иномарке. Делай выводы.