Постепенно всё это призрачное единообразие стало надоедать, накаливалась усталость не физическая, а идущая изнутри, от головы, вроде как одолевало пофигистское равноду-шие, настороженность и ожидание чуда улеглись подремать в дальнем уголке мозга.

Остановка у очередного люка не вызвала никаких эмоций, кроме скуки. На этот раз командир сделал новый жест, означавший: "Газы". Парни с удовольствием защёлкали пру-жинами, прижимающими к лицу пневматические маски — всё-таки, какое-никакое разнооб-разие. Исполняя команду, Влад склонился над массивной стальной лепёшкой. Показалось или на самом деле люк малиново засветился? Но ночная оптика не трансформирует излуче-ние в…

Накатила внезапная слабость, перед глазами заплясали мириады искорок, колени по-догнулись, и он тихонько прилёг на пол. Сознание покинуло тело.

— О чём задумался? Э? — Генерал, разливая коньяк в радужного стекла рюмашечки, по-косился на Вячеслава Владимировича.

Тот, не спеша, сграбастал мыльный пузырь с колышущейся тягучей жидкостью, отбра-сывающей багровые и чёрные блики. Казалось, стекло просто обязано лопнуть от прикосно-вения мощной лапы, однако выдержало, и дядя Слава умудрился даже пригубить напиток.

— Мм, прилично. Чую…терпкий аромат…виноградной лозы…на равнинах провин-ции Коньяк…произрастающей. Не бывать нам европейцами.

— Н-ну, почему же?

— Русского человека с одного такого глотка тянет на высокий стиль, а с двух бутылок на привычный забористый. Давненько тебя зять не баловал. Или с прошлого раза…?

— Недавно, с оказией. Подлизывается.

— Что так? Критикуешь по-родственному? Твой Жак — парень вполне…

— Капиталисты, они такие. Хотя, он мне нравится. Опять же — отец моего внука.

— Серьёзное обстоятельство.

— Ещё бы. Вознамерился, понимаешь, зятёк торговать с Россией — напитки экспортиро-вать. Ну, я ему помог в рамках дозволенного: познакомил с солидными людьми, рекоменда-ции дал.

— Надёжный партнёр в бизнесе значит многое.

— И я о том. Мог бы ящик поставить. Э?

— Ай-яй-яй. Не хочет, чтоб тесть стал алкашом.

Оба замолчали и разом пригубили.

Сидели вдвоём. Подсветка в кабинете Виктора Сергеевича Шершнева отрегулирована в полнакала, чтоб не раздражать усталые глаза матёрых седых воинов. А сами матёрые се-дые воины уютственно устроились по обе стороны сервировочного столика, на котором имели место пузатая бутылка с золотой этикеткой и блюдце с лимонными дольками. После достаточно напряженного дня можно было расслабиться. Такие спокойные вечера выпадали редко.

Познакомившись восемь лет назад в Чечне при обстоятельствах взаимовыгодных, они тут же расстались, и Виктор Сергеевич полагал, что навсегда. Примерно через год знакомст-во возобновилось по инициативе комбата. Позже, в силу общности убеждений и моральных установок, их сотрудничество переросло в дружбу. Дружба дружбе рознь. Есть юношеская, построенная на принципах местничества — один класс, один двор, одна спортивная секция. А есть зрелая, рождённая душевным притяжением, когда планка взаимопонимания и взаимодоверия поднимается безгранично высоко, когда потребность подставить плечо превышает любые другие соображения, когда молчание значит больше, чем слова, и когда ни о чём таком не задумываешься.

Виктору Сергеевичу почему-то не давали покоя третьего дня высказанные Маришины утверждения по поводу его аномальной удачливости и умения бессознательно выстраивать события под себя. Он слишком хорошо знал сестру, чтобы отнести сказанное к поверхност-ному трёпу. Кроме всего, он внутренне с ней согласился, его личные ощущения подсказыва-ли то же самое. И ещё: в мозгу зрело убеждение, что именно Вячеслав, и только он, способен прояснить тему. А раз способен, значит, должен.

— Слышь, Вячеслав, всё хочу тебя спросить…, - Виктор замялся, подбирая слова.

— Как мы докатились до жизни такой? — вклинился Горин.

— Мм…примерно.

Генерал кивнул — комбат всё понял и дальше можно не уточнять.

Вячеслав задумчиво покрутил мыльный пузырь в пальцах.

— Давно пора. Мы с тобой, Витя, два одра в одной упряжке и будем тянуть её, пока есть силы. Но высказывание маркизы де Помпадур: "Après nous le deluge", — что означает…

— "После нас хоть потоп". У меня зять француз, и внук по ихнему лопочет.

Горин, улыбнувшись, кивнул, мол, я и не сомневался.

— Да. Так вот, такое жизненное кредо для нас неприемлемо по сути. Иначе бы мы не встретились и в воз не впряглись. И воз этот нам не обуза, а почётная, добровольно избран-ная доля — служить трудовому народу. Прости за пафосный тон, это я для предисловия. Ты всё понимаешь.

Виктор понимал. С тех пор, как он узнал о подразделении "Т", в его жизни многое из-менилось. Например — понимание цели. Он рекрутирован, он продолжает служить и защи-щать. Можно возразить, мол, сегодня об этом лично меня никто не просит. Только зачем возражать самому себе? И я, и Горин знаем, что помогаем согражданам. Нашу помощь не видят и, потому, не ценят. Но мы можем её исчислить в предотвращённых терактах, в унич-тоженных тоннах наркотического зелья или, чего уж там, в ликвидированных преступниках. У подразделения "Т" большие возможности, но не беспредельные, оно не может подменить правоохранительные органы, стать щитом и мечом для всей страны, оно всего лишь стальная бляшка на щите, от которой тоже отскакивают стрелы. За этой бляшкой находится чья-то плоть. Значит, наше дело правое и весь хрен до копейки. Если продолжить образное сравнение, то и Вячеслав, и сам Виктор — заклёпки, удерживающие броневую блямбу на щите. Когда заклёпки изнашиваются, их заменяют новыми.

— Согласен, — сказал генерал, — смену надо готовить.

Вячеслав поставил рюмашечку на столик, положил сильные руки на подлокотники кресла и устало прикрыл глаза.

Виктор вздохнул. Сейчас он испытывал к другу что-то похожее на жалость, прекрасно зная, что тот ни в чьей жалости не нуждается.

— Витя, ты знаешь не всё, но ровно столько, чтобы приблизительно смоделировать си-туацию. А мыслишь ты примерно так… Подразделение "Т", на сегодняшний день, структу-ра самодостаточная и, что особенно важно, никем не контролируемая. Это означает, что я, как человек, сосредоточивший в своих руках все связи и пароли, и известный ключевым ре-зидентам в качестве руководителя, могу единолично принимать любые решения, могу отда-вать самые дикие приказы, и они будут выполняться. И никто из резидентов, зная лишь ма-хонькую частичку плана, не насторожится и не забьёт тревогу. Я не ошибся? Есть такие опасения? Ладно — я - мне ты доверяешь, а что будет, когда на моё место придёт другой? При фантастических возможностях тайной организации это страшно. Вернее, это было бы страшно, если бы в период создания подразделения этот вариант не был предусмотрен.

Шершнев слушал, потихоньку бледнел, более или менее представляя истинные мас-штабы опасности, но последняя фраза, перечеркнувшая всю предшествующую тираду, по-вергла его в состояние, схожее со слабым шоком. Виктор растерялся.

— А…а он предусмотрен? Э?

А Вячеслав, очень собой довольный, раскатил короткий смешок. Шершневу, незнамо от чего, припомнились строки Лермонтова из стихов о реке Терек: "Буре плач его подо-бен…". Правда, в кабинете никто не плакал.

Отсмеявшись, Горин снова заговорил:

— Знаешь, не ведаю, как дальше дело пойдёт, но, наблюдая за социальными катаклиз-мами, я всё больше убеждаюсь, что Андропов предвидел многое из того, что случилось с Россией, и в частности, попытку сдать наше подразделение с потрохами. В Чечне я назвал это предательством, но, строго говоря, предательства не было. Подразумевались намерения по-своему благие. Просто тогдашние власти, имея маломальское представление о дейст-вующей за рубежом структуре, справедливо рассудили, что вышедшее из-под контроля под-разделение с его ресурсами, способно обрубить концы и трансформироваться или, скажем так, перепрофилироваться в международную, тайную и чрезвычайно опасную преступную группировку — всемирную русскую мафию. Вот и решили разгромить подразделение чужи-ми руками. Хотели, как лучше, а получилось…, а ничего не получилось. Но, как я уже ска-зал, председатель КГБ предусмотрительно исключил возможность подобного перепрофили-рования.