Хозяйственный по обязанности Павел, с вздохом поднялся из-за стола, сложил грязную посуду в тазик и поставил на газ.

— Не пойму, — поинтересовался он, — как ты спящего урку сумел допросить? Препарат заначил?

— И заначил, и вколол, — согласился Фёдор.

— Значит, — вкрадчиво подытожил Паша, — ты ампулу ещё в Москве прихватил. Федя, в кого ты такой умный?

Сухов, криво улыбнувшись, развёл руками.

— Знаешь, Павлик, на этот вопрос попробуй ответить сам, а я пока поработаю в Сети. Надо, понимаешь, кое-кому дрозда вставить. Да, кстати, озаботься походным снаряжением для пешей прогулки по весенним субтропикам.

И Паша, естественно, озаботился, и вернулся не скоро, а, вернувшись и бросив в при-хожей пакеты с приобретённым добром, застал Сухова в образе Сухова, то есть без грима. Значит, операция вступает в завершающую фазу.

Фёдор делал растяжку. Сидя на шпагате, он плавно сгибался, попеременно дотрагива-ясь пальцами обеих рук до оттянутых носков то левой, то правой ступни. Тренировочные штаны чуть присборились, открывая незагорелые, покрытые светлыми волосками ноги, на голом торсе под гладкой кожей набухали длинные мышцы. Павел с невольным восхищени-ем засмотрелся на игру мускулов. И пусть он по физическим кондициям и бойцовским уме-ниям превосходил друга, но всегда помнил, что Сухов старше его на двадцать лет, и каких лет — каждый год можно считать за два, а то и за три.

Наверное, ещё до появления человекообразного в долине Неандерталь, в душе каждого самца, как бы он ни хорохорился, засело реликтовое явление — преклонение перед физиче-ской силой. И до сих пор сидит, независимо оттого, что "пришёл господин Кольт и всех уравнял". Да, с появлением стрелкового оружия мужики постепенно начали терять хватку, к примеру, автомат "Узи" или тот же "Агран" в руках у заморыша — куда с кулаками против? Однако…

— Сегодняшние игры на лоне природы, — вслух продолжил Пашины рассуждения, чи-тающий мысли, Сухов, — показали, что терять форму чревато.

— Угу, — приколол Павел, скрывая восхищенное недоумение за ехидством, — на твою бы талию балетную пачку, да музыку Петра Ильича к "Лебединому…", ни дать, ни взять — Одетта.

Фёдор, неуловимо подобрав ноги, из положения напольной вазы стремительно взмыл под потолок, нанося хлёсткие шлепки в пустоту по кругу.

— Всё, всё, утихомирься. Насчёт пачки и лебедей забираю. Чем порадуешь?

Сухов провёл ладонью по широкой груди, по плоскому животу, наискось перечёркну-тому — не вся кожа гладкая — длинным шрамом.

— Гадство, старею — вспотел. Погоди немного, ополоснусь. Время терпит.

Он, ссутулившись, убрёл в ванную, а Паша, пока то да сё, разобрал покупки. На свет божий выгрузились два лёгких, удобных комбинезона чёрного цвета, две ветровки с под-стёжкой, пара пар туристических ботинок, чёрные вязаные шапочки-раскатки, охотничьи тесаки в ножнах на ремнях, компасы, пятидесятиметровый капроновый линь и прочая мело-чёвка.

Появился мокрый и непривычно молодой Сухов.

— Ты машину, где оставил? Возле дома? Эт правильно. Ты бы грим того, — подсказал он, постукивая зубами и растираясь полотенцем, — пока вода бежит. Душевно без горячей бодрит, бляха-муха, до посинения.

Паша с радостью полез под душ, предвкушая нормальное человеческое удовольствие от скорого лицезрения в зеркале собственной, на два десятка лет помолодевшей физионо-мии. Смеситель, совершенно лишний по нынешним временам — надёжный, как всё отечест-венное — краны крутились с натугой, ванна порыжела, кафель в потёках. Да и вся квартирка была не ахти. Нет хозяина. Но зеркало отражало. Павел намылил отмытое лицо, отскоблил вечернюю щетину и, протерев зеркало мокрой ладонью, с удовольствием себя осмотрел. Не так плохо, во всяком случае, значительно лучше, чем до того.

— Ты ета, — подал голос Фёдор, — не утонул там? А то чай остывает.

Чудеса: Сухов заварил чай! Сам! Паша, как был в одних плавках, вывалился на кухню и замер на пороге — за столом сидел моложавый широкоплечий человек в чёрном комбине-зоне, перетянутом широким ремнём.

— Хорош! Давненько тебя таким не наблюдал.

— И я тебя. Сидай, хлопец, почаёвничаем с кральками на дорожку.

— А выводы?

— А выводы я тебе за сто километров все выложу.

— Значит, через Уссурийск на Раздольную?

Сухов закинул в рот кусочек баранки, втянул глоток чаю, прожевал.

— Значит, — кивнул он, — наведаемся в затерянный лагерь к неприкаянным душам. Уст-роим сектантам рыбный день.

— Думаешь — наркота? — Задал Паша, давно свербевший вопрос.

— Уверен. Выращивают индийскую коноплю в особо крупных объёмах, и ничего нового и суперхитрого они не придумали, им это ни к чему. А хрена ли ты про выводы, коли сам допёр?

Пожав влажными квадратными плечами, Паша задумчиво откусил полбаранки.

Сухов бросил взгляд на окно.

— Смеркается, — сказал он, — скоро уже. Чёрт знает, почему люблю быть в дороге. В са-молёте, в поезде, особенно в авто, чтоб не за рулём. Сидишь себе, размышляешь, по сторо-нам глазеешь. И ведь что интересно, вся моя служба вспоминается, как одна сплошная доро-га. Ночь-полночь, выходной, отпуск — побоку. Приказ — и в дорогу. Казалось бы, в печёнках должно, ан нет. Каждое новое дело, как шаг в неизведанное, как в тёмную воду. Никогда не знаешь, куда заведёт. То ли грудь в крестах, то ли башка в сортире. Начальство давит, а коп-нёшь поглубже — паникует. Куда, мол, лезешь? Нынешняя работа — праздник души. Вот так, Пашка. Собираемся, что ли?

Покинули квартиру, как стемнело, опасно от ока вездесущих бабулек. Ключи оставили на столе — больше не понадобятся, дверь захлопнули, молча спустились к "Мазде". Машин-ка отозвалась с пол-оборота, движок томно замурлыкал. Через арку выехали на освещённую фонарями, запруженную автомобилями улицу. Не то, чтобы сплошняком, но подсвечивали витрины магазинов. Возле сумеречного скверика стайка девиц в юбочках до пупка. На стройных ногах не целомудренные колготки — чулки с резинками, чтоб обязательно прогля-дывали полоски нежной кожи на ляжках. Холодновато, однако. Сезон отлова иноземного моряка. Паша проглотил слюну.

— Проституция, — вздохнул телепат Сухов, — как форма общественного милосердия. Секс — великая сила, это я тебе, как специалист говорю, со всей ответственностью. Все разведки мира использовали, используют, и будут использовать секс, как инструмент сбора информации. И тамошняя братва ловится, как ни странно, и будет ловиться. И вовсе не странно — закономерно. Разве аморально любить красивую женщину? Нормальному мужику иногда просто необходимо сбросить напряжение. Это так понятно. Пусть за деньги, что с того? Политики тоже зарплату получают. А профессия у девчонок рисковая. Сутенёр, скотина — всё себе; менты жлобствуют; клиенты брюхоногие — не все же красавцы вроде тебя. Что ж им, забесплатно? В древней Греции храмовая проституция поощрялась даже среди замужних матрон. В древнем Риме вообще беспредел — кто кого сгрёб. Ханжество современного общества, не устраняя, загоняет проблему во мрак. А во мраке творятся вещи чудовищные. Эффективная борьба с венерикой возможна лишь при легализации секс-бизнеса. Не купринская "Яма", не дай бог, нужны современные, хорошо организованные Дома Свободного Секса. С медперсоналом, с барами, с бассейнами, с парилкой, если угодно. И девочки проверены, и сами в безопасности, и клиенты довольны, и налоги в казну, а не липкому сутенёру. А за "чистоту любви" пусть ратуют инопланетяне, только не надо смешивать позывы естества с занозой в сердце. Кое-кто талдычит о святости семейных уз, а причём здесь проституция? В огороде бузина, а в Киеве дядька. Проституция подвигает к супружеской измене? Чушь! Если мужик гулёна, один чёрт взбляднёт. Скажи, я не прав?

— Ну, ты и тему выбрал, — Павел снова проглотил скопившуюся во рту влагу, — на ночь глядя. А импотенция, к слову, бо-ольшущая трагедия.