Шершнев в БТР не полез, но и не стал подходить вплотную к груде металла, чтобы не петлять между кровавыми лужами, прислонился к бронемашине рядом с передним колесом, стараясь не смотреть на изуродованные тела. Противоестественный для нормального живо-го человека вид разорванной плоти вызывал, помимо вульгарной тошноты, ещё и бессозна-тельное душевное отторжение. Здоровая психика натурально протестовала. Он исподволь наблюдал за капитаном и его командой и отметил, что ребята лишь изображают равнодушие и крутизну. Они, как и большинство людей, особенно молодых, не приемлют вида смерти, тем более такой. Они морщатся, отводят глаза, сглатывают, кривятся, бережно обходят уже темнеющие на жаре, глянцевые потёки с островками багровой пены. Их лица не выражали торжества по поводу столь скорой и эффектной победы. Горечь. Да, горечь-горькая проступала на лицах ребят.

— Наблюдайте пока, — как-то отстранённо махнул рукой Павел и направился к генералу.

— Какие планы, капитан? — Спросил Шершнев.

— Я думаю, — Паша посмотрел на часы, — в Назрани уже встревожились. Чёрный дым, взрывы, красные ракеты иначе, как боевыми действиями не истолкуешь. Должны зашеве-литься. Обязаны. Чёрт знает, почему командир тамошнего гарнизона тормозит? Есть уве-ренность, что абреки уже перемещают миномёт на новую позицию. Долбанут. Ещё чуть, и дам команду на атаку. Попробуем расстрелять в упор, — капитан кивнул на стоящий посреди дороги передовой БТР, — а там, глядишь, наши подоспеют.

— Как считаешь, почему засаду устроили так близко от города?

— Рассчитывали на быструю расправу. Ну, и психологический фактор — расслабуха, могли ведь прямо к покойничку подъехать для разборки. Шарах, и мы в кювете, что оста-лось. Сорвалось, теперь бесятся.

— Похоже на то, — кивнул Шершнев.

Паша снова глянул на часы, хлопнул рукой по борту бронемашины и приказал высу-нувшемуся из люка бойцу.

— Завьял, на максимальной вперёд. Твоя задача: раздолбать миномёт под горой и бегом назад. Выполняй!

— Есть! — Рявкнул парень, скрылся внутри, захлопнув люк, и машина с рёвом и сизым выхлопом сорвалась с места.

Колёсный бронетранспортёр — машина ходкая, способен развить скорость до ста кило-метров в час, и Завьял бил все рекорды, раскатываясь под горку.

— Лучше никогда, чем поздно…

Шершнев успел заметить, как Павел пальнул из карабина прямо от пояса. В миг вы-стрела он почувствовал ожог под правой коленкой, нога почему-то онемела и подломилась, следом волна сильнейшей боли прокатилась от колена к голове, на глаза легла душная, тём-ная паранджа, высасывая сознание.

"За что они…?"

"За то же, за что и ты…"

"Но я выполняю приказ. И я хочу мира этой земле".

"Они тоже выполняют приказ. А мир — он разный".

"Мир один, где не убивают…по приказу. Где люди живут, как…люди".

Ощущение токающей боли в правой ноге не позволяло уснуть. Болезненные импульсы пробегали по телу и отдавались в левой руке затяжным нытьём. Сонное оцепенение смени-лось беспокойством. Щелчком вернулось сознание. Воссоздалась расплывчатая картина: он стоит у БТРа и разговаривает с капитаном; на периферии в уголке глаза лёгкое движение; Паша стреляет навскидку; человек, всё это время лежавший замертво, вскидывается над ас-фальтом скомканной красной тряпкой; кровь веером. Боль в ноге.

"А меня, кажется, зацепило грязно. Кость, зараза…. Лишь бы не ампутация".

Он открыл глаза. Лежит в тенёчке, по-видимому, подле бронетранспортёра. Не на го-лом асфальте, мягко подстелено, под приподнятой головой какая-нибудь скатка. Ч-чёрт, больно. Над ним чьё-то лицо. А-а, Коля-Николай.

— Как… дела…, Коля? В… меня… стреляли?

— Лежите, товарищ генерал, вас ранило осколком в ногу. Один чех на гранате лежал, ну, и рванул чеку. Наши на подходе, уже вертушка кружит.

Колина голова ушла в сторону, и в правый глаз жгуче ударила световая вспышка. Оду-ревший солнечный луч, рикошетом отскочив от стеклянного осколка в искорёженной кабине грузовика, впился в хрусталик. Полыхающее зеркальце мистическим наитием направило долгую белую молнию прямо в самый незащищённый пятачок человеческого тела. Сумасшедший лазер выжигал глазное дно, раскалённый лучик вплавлялся в мозг.

Шершнев поспешно закрыл глаза, но острая игла пронзила веко. Выделились и тут же закипели слёзы. Надо прекратить эту пытку!

— Осколок… стекла… режет, — выдавил он.

— Бредит, — сказал кто-то рядом.

"Вот уж точно — бред! Сказать толком не могу".

Он мотнул головой, но она, как свинцовый шар, под собственной тяжестью вновь ска-тилась в продавленную в скатке ямку. Гадство!

Он собрал мысли и силы.

— Солнечный зайчик… глаза… слепит. Уберите.

На лицо моментально упала тень. Слава богу!

— Слава богу! Ещё чуть, и глаз бы вытек.

Всего несколько мгновений беспомощности в фокусе слепящего света, но ему хватило этих секунд, чтобы навсегда заработать стойкое неприятие ярких солнечных бликов. С тех пор он по жизни выбрал для себя теневую сторону, и тень благодарно приняла его.

— Простите, товарищ генерал, — забормотал некто Колиным голосом, — я тут это, отвлёк-ся. Бой идёт.

— Бой?! — Виктор Сергеевич заскрёб рукой в поисках "Калаша".

— Да нет, — поправил себя Коля, — наши утюжат, вертушка садится уже.

— …о своих приключениях в Чечне я тебе рассказывал, — Виктор Сергеевич, отпив гло-ток чая, поставил стакан на сервировочный столик.

Брат и сестра сидели в обшитых кожей, строгого вида креслах с высокими прямыми спинками. Столик на колёсиках уютно притулился между креслами, на нём, помимо гене-ральского стакана с чаем, имел место, отсвечивающий хрустальными гранями, пузатенький кувшин с апельсиновым соком, который Марина Сергеевна предпочитала всем остальным напиткам.

— Полумрак и спокойная беседа с родным человеком. Что ещё нужно усталому путни-ку? Э?

— Ну, — Марина приподняла тонкий бокал, наполненный густой оранжевой жидкостью, — историю твоего ранения я знаю, но ко вчерашнему она каким боком?

Виктор задумчиво покивал головой.

— Не припоминаю, говорил я тебе, или нет: солдатик один — водитель Коля отдал для меня с пол-литра своей крови. Меня первый раз прооперировали в госпитале при воинской части, что под Назранью. У него четвёртая группа оказалась, как у нас с тобой. Вот и отдал. А вчера… еду я по площади "трёх вокзалов", документы читаю, перевожу замыленный глаз на тротуар и вижу — Коля! Кровник! Представляешь? Всего на секунду отвлёкся. Мистика! Шлёпает себе с вещмешком, вид затрапезный. Изменился, конечно. Восемь лет, как-никак. Я его, ей богу, сначала по ушам признал. Уши у него особенные, как крылья у слона.

Марина фыркнула.

— Шершнев, у слона нет крыльев!

— Да? Занятно, — Виктор по-хитрому сморщил нос, — у тебя аналитический склад, Ма-риша, ты не приемлешь фантастические образы. Но если бы у слона выросли крылья, они были бы в точности такие: большие и розовые. Речь не о том. Я же его со спины увидел. По-пробуй, узнай через восемь лет человека даже не в лицо. В незнакомой одежде. Особенно, когда и мысли-то об этом человеке давным-давно улетучились. Э? И вообще, я думал лишь о прочитанном, глядел рассеянно, просто глаза отдыхали. Но вот зацепился взглядом, хоть тресни! Я же говорю — мистика! Кровь притянула! Мало того, у меня нужды не было по этой площади проезжать! По неосознанному побуждению попросил Федюню дать кружок.

Марина Сергеевна поставила бокал на столик, лицо сделалось серьёзным.

— Витя, я, как аналитик, в любом происшествии мистическую составляющую буду рас-сматривать в последнюю очередь, но, опять-таки, как аналитик, вынуждена отметить некую неправильность, отсутствие логики в событии. Ты не должен был увидеть, но ты увидел. Меня это настораживает по одной простой причине.