А все-таки, как было бы здорово, если бы мечты исполнялись!..

АВГУСТ. Год 1940.

Как же глуп я был! Только сейчас понял это. Клял жизнь, судьбу, даже людей. Но, оказывается, виноват во всем только я сам, моя леность мышления.

Год назад думал только о хорошо намыленной (какая грубая, примитивная мыслишка!) веревке. А сегодня? Сегодня нет человека счастливее меня. И всему причиной тот учебник, что Наташа оставила… Вернее, несколько фраз оттуда. Всю душу перевернули…

Атомы… Молекулы… Электроны, протоны, нейтроны… Сколько, оказывается, во мне всякой всячины. Порой даже страшно становится: какая-то ходячая электро-молекулосхема, а не человек… Ну и пусть. Вот только бы узнать, откуда все это берется? И что заставило все собраться в определенном порядке, то есть сотворить меня? Внешняя среда? Возможно. А что заставляет биться наши сердца? Опять неизвестность…

Стоп! Ну, а если человек — это как бы естественный приемник с автономной программой, работать которую заставляет сама природа? Так если можно починить приемник, то почему бы не сделать это же с человеком? Попробуем представить: центральная нервная система передает определенные сигналы во все органы нашего тела. Посредством ее мы получаем те или иные ощущения. Но кто управляет этой системой? Черт возьми, я, кажется, начинаю понимать… Вернее, начинаю догадываться.

Сумасшедшая, сумбурная мысль захватила меня целиком. Где бы я ни был, что бы ни делал — она всегда была рядом. От нее я не могу, да и не желаю избавляться.

— Сынок, — ворчала мама, — что тебя гложет? Почему ты стал таким? На тебе же лица нет!..

Мама, мама! Как ты не поймешь, как объяснить тебе — твой Витька находится на пороге (я не боюсь этого слова) величайшего открытия. Я верю в это. Верю! Ибо понял — если вера покинет человека, он прекращает существование. И я начал тренировать свою волю. И для этого мне понадобился почти год. Но что для жизни какой-то год?

И вот наступил тот первый, долгожданный вечер. За окном уже вовсю бушевала ночь. В черном небе лениво покачивался тощий месяц. А я, лежа в кровати, ждал… ждал, когда уснет мама.

— Ну, — наконец сказал я себе, — берись, парень, за дело! Либо пан, либо пропал. Сегодня должна решиться твоя судьба. Понял?

Плотно закрыв глаза, я представил себе свой организм — представил таким, каким видел на рисунке учебника — и послал приказ нервной системе: «Хватит бездельничать — оживи! Дай жизнь молекулам моего организма. Ну-у!!!

Минуты сменялись минутами. Обрастали часами…

Тело молчало. Оно было мертво. Но я снова и снова слал приказы: ожи-ви!..

И вот перед самым рассветом, когда надежда начала сменяться отчаянием, а лоб взмок от дичайшего напряжения, я вдруг — какое это чудесное слово «вдруг»! — почувствовал легкое покалывание. Как будто тысячи невидимых иголочек впились в мои плечи, руки, ноги. В те самые ноги, которых я никогда не чувствовал, которые были при мне мертвым грузом…

Ох, какое же это счастье ПОЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ!.. Мама! Наташа! Если бы вы увидели меня в эти минуты!.. Но нет, нет — об этом я расскажу им как-нибудь позже. А сейчас… сейчас я еще и сам не вполне верю в это чудо. Но ведь ЭТО случилось?!

С той памятной ночи у меня началась вторая жизнь. Если и раньше я не стремился к обществу, то сейчас и вовсе не хотел никого видеть. Приход каждого человека стал для меня пыткой. Даже мамы и Наташи. Странная девушка: я ее тогда выгнал, оскорбил, а она вновь и вновь навещает меня. Но даже они мне в тягость. Ибо нынче я уже жил в каком-то ином времени. И время это я назвал одиночеством. Но в нем — и только в нем! — я мог отдаться тому, что стало целью моей жизни: восстановлению самого себя…

Часы сменялись днями. Дни — месяцами. Отшумела дождями и листьями осень, серебряным колобком прокатилась зима, прожурчала ручьями весна, и вот снова лето. Снова в пыльном небосводе плавится солнце. Я слышу далекий перебрех собак. Мама на работе.

«Н-ну, — как когда-то скомандовал я себе, — полежал и баста! Пора подыматься на ноги!»

Вспотевшими от волнения ладонями взялся за поручни опостылевшей коляски и… приподнялся. Опускаю на пол одну ногу (они у меня уже двигаются), вторую. Теперь: «Встать!!!» «Неужели не смогу?.. Нет, я должен, должен встать!.. Но как страшно!.. И все же… я обязан сделать этот свой ПЕРВЫЙ шаг!»

Острая боль пронзила тело. Голова закружилась… Падаю?.. Падаю! Но я СТОЯЛ. Слышите, люди, я СТОЯЛ!!! Пусть всего одно мгновение, но это был мой первый шаг. Шаг, которого я ждал целых 16 вечных лет…

Я буду ходить!

ИЮНЬ. Год 1941.

Снова в моей руке карандаш.

Как же я был наивен тогда. Думал, что одного только вдохновения будет достаточно, чтобы обновить организм. Мало. Ох, как мало.

Трезвая мысль пришла не сразу. До этого я неоднократно делал попытки встать на ноги. Надо подумать… Не один раз еще пришлось мне проверить крепость пола носом. Не раз пришлось захлебнуться слезами яростного бессилия, пока не пришло озарение. И тогда я подумал: «А что, если к воле приложить воздействие извне!»

Не стану описывать все последующие опыты — о них расскажу как-нибудь позже — но организм мой креп. Горячие ванны, ежедневная спец гимнастика (разработанная по собственному рецепту) сделали свое дело. Я хожу! Правда, немного — но передвигаюсь. Сегодня мною уже сделано целых двадцать шагов! Сделал бы и больше — не успел: в комнату неожиданно вошли мама и… Наташа… О, если бы видели их лица в эту минуту?!.

— Сынок?!

— Ви-и-тя-а!

Два голоса слились в протяжный вопль. А через секунду я уже лежал в кровати. По нашим лицам бежали слезы. Слезы счастья, восторга и… недоумения… Их руки тормошили меня. Их губы лепетали нечто бессвязное…

Что ж, и впрямь, радость становится ярче, когда она поделена с другими…

НОЯБРЬ. Год 1941. Вот и все. Конец…

…Тускло, уныло посвистывает ветер. Крупные, холодные дождинки, вперемешку со снегом, влетают в зарешеченные окна и, не тая, ложатся на наши лица…

Это наша последняя ночь. Завтра нас не станет. Никого: ни женщин, ни детей, ни стариков… Мы заложники?!. Какое дикое слово — «заложники». От него так и несет чем-то диким, жутким, противоестественным. Может, это кошмарный сон, который исчезнет с пробуждением?

— Нет — это война! Вечный кошмар человечества, становящегося на ноги. И от этого некуда укрыться. А как много надо еще сделать! Но…

Писать трудно — заледенели пальцы. Рядом слышатся стоны и всхлипы моих соседей. Слышу клацанье затворов — это за нами. Вижу, как длинноносая и иззябшая фигура часового за окном из вопросительного превращается в восклицательный знак — это идут за нами палачи. Но странно — страха не ощущаю, хоть он уже властно просочился в наш сарай… В хаосе мыслей внезапно возникает четкая формула. Эврика! Я знаю, как сделать всех людей счастливыми! Я знаю, как сделать, чтобы в мире не было больше ни больных, ни увечных! Как же мало для этого надо… Формула жиз…

Запись оборвана. А я смотрю на эту ветхую тетрадь и не могу прийти в себя. В душе растет чувство глубочайшей обиды и недоумения. Ощущение такое, словно только-только проснулся…

…С того дня уже прошло много лет. Но я все еще под впечатлением дневника. Смотрю на людей, а в мыслях ловлю: а не остался ли жив тот парнишка? А может, он ходит рядом? И, может быть, проблема всех болезней уже решена им?

— Дяденька, — раздается рядом робкий голосок, — подайте, пожалуйста, книжку!

Из инвалидной коляски на меня смотрят большие, залитые тоской и страданием, глаза девчушки, скрюченной полиомиелитом…

Удивительно спокойная катастрофа… Кругом тихо, до ужаса тихо. Нас окутывает какая-то безобразная, бессмысленная тишина. И лишь один звук упорно пытается разрушить, искромсать ее — то ли это кровь стучит в висках: