— Хочу передать вам привет от Жорди, — продолжал Давид.

— Его взяли? — спросил Антонио, не меняя выражения лица.

— Нет, он скрывается.

— Где?

— Это я скажу, когда вы ответите на один мой вопрос, — сказал Давид. — Вы можете взять его и перевезти во Францию?

Антонио прошелся разок вокруг лодки, что-то поделал, тянул время.

Каким серым может быть Средиземное море. Даже песок, всегда такой красный, сегодня казался блеклым.

— Я сейчас не во Францию, — произнес он наконец.

Давид назвал сумму, которую они могут заплатить. Прибавил, что очень торопятся, что они больше не могут его прятать.

— Я отвечу завтра, — заключил Антонио. — Идите теперь, и больше меня не разыскивайте. Куда вы обычно ходите, не привлекая внимания?

— За покупками.

Антонио покачал головой.

— Хожу еще навещать жену в больницу. Около одиннадцати. По прямой дороге вверх по склону с пробковыми дубами.

— Вот это подойдет, — согласно кивнул Антонио. — Я где-нибудь там вынырну.

Свернув на первую же поперечную улицу, Давид увидел двух жандармов, и сердце у него заколотилось от страха.

Неужели это я? — подумал он с изумлением. Ни во что не вмешивающийся наблюдатель. Законопослушный гражданин.

А при виде полицейского первый мой импульс — спрятаться…

Дом Анжелы Тересы был заперт, демонстрация с распахнутыми дверями закончилась, и они выпустили из подполья Жорди.

Давид нашел его поникшим на стуле. Он был еще более небрит, чем когда-нибудь, костюм его выглядел совсем плачевно. Человек, распадающийся на части.

— Господи, как хорошо, что вы, наконец, дома, — сказала Анунциата и вздохнула с облегчением.

— Да, мы вас так ждали, — добавила Анжела Тереса. — Я жду вас еще с тех пор, как исчез Эстебан…

— Ш-ш-ш, — покачала головой Анунциата. — Опять ты все смешала.

Давид посмотрел на всех троих, глаза их с надеждой были устремлены на него. С детской надеждой освободиться, наконец, от страха.

Он, собственно, должен их ненавидеть. Не спрашивая его согласия, они вовлекли его в ситуацию, в которой он должен был стать либо подлецом — если откажется помочь своему другу, либо преступником — укрывая его у себя. Но тут же подумал, что никогда еще так сильно не охватывало его чувство солидарности с другими людьми, за исключением разве что Люсьен Мари.

— Сейчас ты должен принять горячую ванну и почувствовать себя человеком, — обратился он к Жорди. — Бритва и всякое такое в ванной комнате, бери, что тебе надо. И вообще отныне чувствуй себя как дома. «Мой дом это твой дом», как вы говорите.

Он вынул рубашку, брюки и толстый пуловер.

— Не могу я… — начал Жорди.

— Нет, можешь, — прервал его Давид. — Не хочешь ли помочь мне с переводом, когда будешь готов?

Ему хотелось занять Жорди трудной работой, не давать ему времени для размышлений.

Но очки Жорди остались у него в лавке, опечатанной жандармами, читать он мог очень недолго. Им нужно было как-то пережить период пассивного ожидания. Труднее всего он был для Жорди, потому что сам он ничего не мог предпринять, только ждать и ждать, в абсолютной зависимости от других.

— Как ты думаешь, могу я выйти поразмять ноги, когда совсем стемнеет? — спросил он.

Давид покачал головой.

— Нет, Пако.

Жорди встал и прошелся по комнате взад и вперед, охваченный волнением. Давид сделал вид, что не замечает его тревоги, он понимал муку заточения.

И не только заточения.

— Каким я был безумцем, — глухо промолвил Жорди, размышляя вслух. — Все эти годы одна только мысль поддерживала меня, как спасательный круг. А именно: они меня наказывают, но без законных оснований. А теперь…

Давид не понял, была ли такая реакция Жорди неизбежным следствием всего хода дела или ее вызвали его слова накануне вечером. Теперь же она его только рассердила:

— Держись своей ненависти, как вчера, — резко сказал он. — Она еще тебя поддержит впредь.

На другой день Давид отправился к монастырю кратчайшей дорогой, вдоль крутого склона, между рощей пробковых дубов и виноградником. Воздух был прохладным и чистым, небо над горами отливало холодноватым розовым светом.

Внизу, в белом доме, притаился страх — и Давид больше не мог его вынести. Он забыл, что стал взрослым, что ему уже не одиннадцать лет, и был исполнен страшного щекочущего напряжения.

Как Антонио даст о себе знать, может быть, птичьей трелью? — Два раза он останавливался, прислушиваясь к птичьему щебету — только для того, чтобы убедиться, что щебетали действительно птицы.

Антонио сидел, поджидая его, в зарослях агавы. Листья высотой в человеческий рост хорошо скрывали их обоих. Он мог сообщить следующее:

Он согласен помочь Жорди — но ему нужно время. Сам он не может подойти к французскому берегу, но попытается устроить ему встречу с одним рыбаком — французом, он его знает, и как-нибудь ночью Жорди сможет перейти из одной лодки в другую. Он лично не возьмет никаких денег — Жорди его товарищ, как он сказал, — но французу придется заплатить.

Кажется, он вздохнул с облегчением, увидев, что Давид согласен уплатить названную сумму и что он сразу же вынул свой бумажник.

— Я дам о себе знать, как только договорюсь с французом, — сказал он и исчез.

Нежные розоватые краски были такими красивыми, но предвещали они шторм, как сказали рыбаки. И действительно, разразился страшный шторм, так что три дня в море было выйти нельзя.

Антонио не появлялся.

Зато появились жандармы.

Давид и Жорди сидели и играли свою бесконечную партию в шахматы, прислушиваясь к завыванию бури в деревьях, к тысячам скрипучих звуков в старом доме, когда в дверь постучали. С лестницы показалась голова Анунциаты, в ее глазах был страх.

— Это он, лейтенант…

— Один?

— Да.

— Пойдите и откройте, быстро, — распорядился Давид. — И пусть все двери стоят настежь.

У Жорди не было времени спускаться в свой тайник, он только успел броситься под кровать Давида, положившись на провидение. В последнюю секунду Давид рывком задвинул за ним его кофейную чашку. Только что на столе стояла роковая лишняя чашка.

Давид сидел и играл сам с собой в шахматы, когда к нему поднялся лейтенант.

Он понюхал воздух, глаза его обшарили каждый уголок.

— Разве в эту игру можно играть одному? — осклабился он.

— У меня нет другого выхода, пока не вернется жена, — пожал плечами Давид. — Не хотите ли сыграть со мной, хотя бы одну партию?

Лейтенант отклонил предложение.

Формальным поводом его прихода было зачитать протокол, составленный во время обыска, и получить подпись Давида. Да, все верно. Потом он попросил разрешения воспользоваться туалетом — и ему удалось заблудиться, так что по дороге он смог заглянуть в два шкафа, прежде чем добрался до места.

Но на этот раз настоящего обыска не было.

— Уфф, — произнес Давид после ухода лейтенанта и опустился на стул, почувствовав слабость в коленях.

Жорди был так бледен, что казался зеленоватым, и поэтому резче проступили его веснушки.

— Сегодня вечером я пойду и сдамся, — сказал он.

— Черта с два! — сердито воскликнул Давид. — Сейчас ты связался со шведом, а мы народ упрямый…

Но вдруг его поразила одна мысль:

Неужели он стоит тут и корчит из себя героя за счет Жорди?

У Мигеля — где располагался его пост подслушивания, жандармы исчезли и старички вновь вернулись к своим излюбленным занятиям. Наконец-то они могли поговорить о рыбаках, взятых во время облавы.

— Теперь их упекут как следует, — передавалось из уст в уста.

«Упекут как следует». Мрачно, но ничего катастрофического.

Бежавшим контрабандистам грозила смерть. Оставшихся и осужденных к наказанию ожидало тюремное заключение (и штраф, но на нет, как говорится, и суда нет).

— Слушай, Пако, риск очень велик. Ты не хочешь лучше быть наказанным вместе с другими?