Я положила руку на свой живот, желая уловить шевеление крохотного существа, поддержать самого дорогого и близкого человечка, тихонько дремлющего под моим сердцем. Здравствуй – сын мой, Люцифер, дитя Утренней звезды! Я готовлюсь подарить тебе весь этот чудесный мир с его ветрами и туманами, реками и пустынями, городами и лесами. Я научу тебя любить и верить, ждать и надеяться, брать все и отдавать себя без остатка. И я четко знаю – твоим крохотным пальчикам суждено крепко сжать струны вселенского равновесия и управлять ими сурово, но справедливо. Да будет так!

Шлюпка, высадившая меня на берег, давно скрылась из виду, вернулась на корабль, шедший с Поющего острова до окраины Ликерии. Отважный капитан, настоящий сорвиголова в красной бандане, на прощание крепко пожал мою руку и подмигнул так неприкрыто лукаво, что выглядело красноречивее сотни пожеланий успеха и благополучия. И я поняла, что если мне неожиданно понадобится помощь, я вполне могу положиться на этого нечаянного друга, посланного благим провидением. Но сейчас мне хотелось побыть одной. Сейчас еще не настало время задумываться о будущем, вспоминать плохое или размышлять, куда в первую очередь направить свою тропу странствий, ведущую меня к какой–то безусловно важной, но пока не понятной, скрытой в тумане цели. Мой путь не должен кануть в пустоту. Нет, я четко осознавала, что впереди меня ждет что–то невыразимо ценное, что–то жизненное и значимое…

Но сегодня я не стану соревноваться с неутомимой выдумщицей–судьбой. Я дождусь заката и разобью скромный лагерь в тени этих высоких скал. Соберу обломки выброшенных на берег досок и достану из походной сумки непритязательный ужин – хлеб, сыр и краснобокие яблоки. А с наступлением темноты, я разожгу костер и прослежу, как золотистые искры разгоревшегося пламени поднимутся в небо, образуя тонкую, хрупкую дорожку между мной и многоликой вечностью. Филигранный мост прогнется под невесомыми шагами, когда привлеченная теплом и светом, ко мне спустится призрачная душа ушедшего в небытие Астора, и уютно устроится по другую сторону огня. Он обязательно придет сегодня – мое нереальное, горькое, краденое счастье… И тогда я загляну в любимые глаза, почувствую биение родного сердца и спою ему новую песню, песню своей надежды:

По безмятежно–голубому небу плыли перистые облака. Колыбель, стоявшая в прохладной тени раскидистых кустов и прикрытая полупрозрачным муслиновым пологом, плавно покачивалась. Люций, не по–детски высокий и мускулистый, а оттого выглядевший несколько старше своих семи лет, нетерпеливо отбросил за плечо двухцветную копну вьющихся локонов и заинтересованно склонился над укрепленной на изогнутых полозьях люлькой. Из–под невесомого полога тут же понеслось восторженное гуканье, а розовые пяточки Артура жизнерадостно взбрыкнули над резным бортиком.

«Опять наш живчик умудрился выбраться из пеленок и свивальника, – лениво подметила я, нехотя приоткрывая один глаз. – Непоседа, весь в папочку…» Но послеобеденная дрема не торопилась выпускать меня из своих убаюкивающих объятий, поэтому я вновь откинулась на спинку кресла и погрузилась в сладкое полузабытье.

Солнце припекало. Луговые цветы источали тяжелый, дурманящий аромат, опьяняющий не хуже выдержанного вина. Неосторожная оса, позарившаяся на яблочное варенье, призывно желтевшее в хрустальной розетке, вяло бултыхалась в липком сиропе, жалобно подрыгивая мохнатыми лапками. Нянюшка Мариза, приставленная надзирать за крошкой Артуром, хоть и не очень–то верила в душевные добродетели этого чернокожего громилы – Кса–Буна, но сегодня все–таки положилась на его чутье, утратила бдительность и сейчас старчески похрапывала, спрятав лицо под оборками безупречно белого чепца. Привычный к жаре канагериец уважительно покосился на строгую домоправительницу, а затем – с почти собачьим обожанием, так не шедшим к его внушительной фигуре, – на свою молодую хозяйку, уснувшую в плетеном садовом кресле. Он макнул палец в варенье и спас глупое насекомое, а затем важно напружинил ноги и оперся на топор, преисполнившись гордости от оказанного ему доверия. Да и как не гордиться, если под его опекой сейчас беззаботно отдыхает не только сама госпожа Ульрика, но и ее дети!

«Вот то–то же!» – и Кса–Бун с бахвальством оскалил остро подпиленные зубы, довольный своей почетной миссией.

Две пары детских глаз – одни топазово–золотистые, а вторые шоколадно–карие – со жгучим любопытством заглянули под кусок легкого муслина, невесомо вспархивающего под порывами слабого летнего ветерка. Голенький малыш, вырвавшийся из плена окутывающих его пеленок, оживленно залепетал и требовательно застучал кулачками в стенки колыбели, вырезанной из ствола северной березы. Колыбель снова закачалась. Настоящее чудо, а не люлька – благодарное подношение искусных мастеров–троллей. Впрочем, неугомонный малыш уже в полной мере оценил достоинства сего замечательного подарка, проверив его на прочность своим первым, недавно прорезавшимся молочным зубом.

– Какой же он все–таки милашка! – восхищенно всплеснула руками прелестная, стройная девочка, вылитая маленькая королева. – Артур – настоящий эльфийский принц и мой брат! – Она кокетливо тряхнула длинными золотыми косами и пригладила подол дорогого атласного платья. – Когда он вырастет, то станет правителем Края Роз, так обещала наша матушка!

Зеленоглазый четырехмесячный принц согласно икнул, недвусмысленно подтверждая слова сводной сестрицы, и торжественно обмочил пеленки.

– Ха, да пусть он сначала с горшком управляться научится! – насмешливо поддразнил Люций, дергая малолетнюю фантазерку за одну из ее роскошных кос. – Твой мокропопый правитель! Как говорит мама: дети – цветы жизни, поэтому тоже нуждаются в горшках! – Он проказливо показал девочке язык. – Ну и любишь же ты хвастаться, Мириам!

– Я братом не хвастаюсь, я его люблю! – не осталась в долгу Мириам. – Вот как пожалуюсь матушке на твои выходки. А она тебя накажет и скажет, что женщин нужно уважать!

– А разве меня ты уже не любишь? – притворно изумился Люций, широко распахивая золотистые глаза.

Наблюдающий за детьми Кса–Бун насмешливо фыркнул, давно привыкнув к тому, чем обычно заканчивались подобные игривые перепалки.

Добросердечная, а по характеру абсолютно не злопамятная, Мириам немедленно приподнялась на цыпочки и примирительно чмокнула Люцифера в щеку.