– Ты понимаешь не хуже меня, что все в этом мире противостоит нашей любви, но возможно, именно поэтому она разгорается все жарче и жарче, – тихо, проникновенно признался он, и что–то в его интонациях подсказывало мне, что сказочный красавец не врет. – Но я готов бороться за наши чувства с целым миром! – шептали вишневые губы. – Ты мое нереальное, горькое, краденое счастье…

И эти последние, произнесенные едва слышимым голосом слова, настолько совпали с моими недавними размышлениями о смысле и сути счастья, что я невольно вздрогнула, охваченная недобрым предчувствием.

– Ульрика, – продолжил принц, – я должен признаться тебе кое в чем, не хочу, чтобы между нами осталась хоть малейшая недосказанность…

Но его излияния снова прервали самым бесцеремонным образом, хоть на этот раз этим не к стати вмешавшимся элементом оказался вовсе не мой зловредный, белобрысый дядюшка, а ревнивая, черноволосая Гельда. Ведьма оклемалась, открыла глаза, мигом просекла сложившуюся ситуацию и надрывно взвыла оскорбленным голосом:

– Рыжая уродина, немедленно прекрати охмурять моего распрекрасного жениха!

– Жениха? – оторопел принц. – С какой это радости?

– Говорите тише, – попросила я, – иначе сюда сбегутся наши тюремщики, а я еще не придумала, как мы можем освободиться и выбраться наружу.

Но глупая некромантка не желала внимать разумным доводам и орала как резаная:

– Я боролась с ледяными тварями, и теперь, согласно нашим законам, получила священное право сама выбирать себе мужчину!

– И ты убила кого–то из врагов? – недоверчиво спросил принц, почему–то вопросительно оглядываясь на меня. – Я, конечно, уважительно отношусь к традициям, но жениться на тебе…

Я покривилась, а потом сделала отсутствующее лицо и неопределенно пожала плечами.

– Убила! – не моргнув глазом, соврала Гельда. – Убила, убила…, — она кричала все громче и громче.

– Верим, верим, только заткнись, – недовольно буркнул принц и добавил сквозь зубы, так, чтобы его услышала только я: – Как отвратительны неискренние люди. Им врут, а они старательно делают вид что поверили…

Я понимающе усмехнулась. Но к нашему величайшему облегчению, Гельда наконец–то успокоилась и значительно снизила громкость.

– И что дальше? – требовательно спросила она.

– Почаще молчи и делай вид, будто ты – умная. Глядишь, окружающие тебе и поверят, – ехидно посоветовал кандидат в женихи.

Ведьма не нашла что ответить и сердито надулась.

– Ах, если бы я мог дотянуться до своего клинка…, – продолжил принц.

Я глянула вниз и радостно рассмеялась. Так и есть, на полу как попало валялись все наши вещи – и моя сумка, и кучка кинжалов, и дага Разящая игла, и даже меч Полумгла, но Нурилона там не обнаружилось. Я перевела взгляд к потолку и облегченно вздохнула. Как и следовала ожидать, мой своенравный Нурилон опять не дался в руки врагов, а по своей, прочно укоренившейся привычке – свободно болтался над нашими головами, прилепившись к грязному своду. Я довольно хихикнула и показала принцу взглядом – смотри! Белокурый восхищенно присвистнул:

– Вот так оружие! Если не ошибаюсь, это ведь один из клинков, созданных демиургами?

– Малыш, – нежно позвала я, – иди сюда, помоги мне освободиться.

Нурилон нахально дернулся, словно отказываясь, и невозмутимо остался на прежнем месте. Я даже рот приоткрыла от удивления, не зная, что следует предпринять дальше.

– Клянусь богами, он ревнует! – прозорливо догадался принц. – Задобри его как–нибудь.

– Милый, – нежно заворковала я, – если ты мне не поможешь, то меня вскоре убьют. Клянусь, не один мужчина никогда не станет для меня дороже и ближе тебя!

Принц скептично хмыкнул.

Нурилон сорвался с места и устремился вниз. Острое лезвие попало точно по звеньям толстой цепи, удерживающей меня на балке. Полоса из железных колец распалась на две части. Я легко приземлилась на ноги и уже хотела развязать опутывающую меня веревку, как дверь нашей темницы со скрипом распахнулась. На пороге возник мутный, бесформенный серый силуэт.

– Ты не успела, – панически завопила Гельда. – Они пришли за нами!

Лилуилле приснился страшный сон. Словно что–то холодное, беспощадное и омерзительно студенистое вдруг страстно обняло ее, прижало к себе и лишило самого ценного женского достояния – молодости и красоты… Девушка испуганно завизжала, одним стремительным движением воли вырвала себя из липких тенет дремоты, и еще несколько минут лежала молча, постепенно приходя в себя и бессмысленного вглядываясь в оранжевые язычки пламени, танцевавшие в глубине камина. Дрова почти прогорели, и последние отблески умирающего огня рисовали странные, причудливо изгибающиеся тени, лениво ползающие по потолку обширной опочивальни. Княжна медленно переводила взгляд с одного, уже ставшего привычным предмета обстановки на другой, недоумевая – от чего же ее так сильно напугал этот непонятный, отрывочный и скомканный сон? Неужели она сама смогла выдумать эти мрачные черные глаза, рассматривающие ее с беспристрастностью опытной хозяйки, оценивающей кусок кровяной колбасы, поднесенной мясником. Лилуилла даже вдумываться не хотела, как это кто–то смеет разглядывать ее столь равнодушно, не принимая в расчет ее сияющую, непревзойденную прелесть… Девушка капризно повела беломраморными плечиками, стремясь поскорее прогнать прочь унижающие ее домыслы, и с удивлением обнаружила, что рукава просторного ночного одеяния вдруг стали непривычно узки, и начали излишне туго облегать ее хрупкие, худенькие предплечья. Роскошный пеньюар, сшитый из теплой, полушерстяной тафты, щедро отороченный полосками пушистого меха, просторный и чуть ли не дважды оборачивающийся вокруг ее стройного тела, она привезла из дома и использовала в качестве спального наряда, весьма подошедшего для вечно холодного климата этого морозного края. Лилуилла решила, что наверно, ворочаясь во сне – она так сильно завернулась в болтавшееся на ней одеяние, что оно свилось удушающим жгутом и плотно обхватило ее тонкий стан. Девушка протянула руку, желая поправить роскошную волну золотых волос, но вместо этого ее пальцы неожиданно наткнулись на что–то жидкое, сальное и на ощупь более всего напоминающее прелую, прошлогоднюю солому. Девушка испуганно отдернула ладонь и краем глаза шокировано увидела красную, распухшую, толстую как окорок конечность, едва помещающуюся в рукав узкого для нее пеньюара. От испуга и недоумения Лилуилла лишилась дара речи. Она неповоротливо выбралась из–под толстого одеяла, совершенно не понимая, куда подевались ее прежде порывистые, ловкие движения и бросилась к огромному зеркалу, целиком занимавшему одну из стен спальни. Но вместо очаровательной юной красавицы, зеркало неожиданно отразило низенькую пожилую толстуху, оплывшую ряху которой усеивало бессчетное множество коричневых, волосатых бородавок, почему–то одетую в наряд Лилуиллы, едва налезавший на тучное тело. Девушка взволнованно облизала губы, но мерзкая баба в зеркале, не отставая, сделала тоже самое. Княжна схватилась за голову, но беспощадное отражение неумолимо точно повторило мельчайшие подробности ее растерянного жеста. Несчастная девушка шагнула вперед и недоверчиво потрогала холодную стеклянную плоскость, желая пощупать незнакомое, омерзительное существо, беззубо ухмыляющееся с полированной серебристой поверхности. И тогда до Лилуиллы дошло – эта уродливая баба отныне и есть она сама – прекраснейшая дева Поющего острова, благородная эльфийка, княжна Лилуилла ил–Рианон. Какие–то неведомые, злобные силы, в непонятных для Лилуиллы целях воспользовались ее беспомощным положением узницы и похитили единственное достояние беззащитной девушки – цветущую молодость и не знающую себе равных красоту. И тогда Лилуилла закричала – горестно, громко и пронзительно… Но увы, куда исчезли золотые трели соловья, прежде слетавшие с ее алых уст? Кривые, тонкие губы омерзительно твари оказались способны родить только гортанный, хриплый вой, напоминающий дребезжание грубого горшка для нечистот. И лишь потухшее сознание своевременно спасло девушку от дальнейших подробностей постигшего ее несчастья, милосердно погрузив в темный омут глубокого обморока…