Бог презрительно скривился:
– Демиурги хитры. Они упорно цепляются за ускользающую от них власть и обманывают богинь. Сломай Морозную иглу – и ты лишишься одного из клинков. А только объединенная сила всех даг демиургов может дать тебе возможность управлять разветвленной системой порталов, разбудить богиню Аолу и избавиться от самих Великих. Этого они и опасаются.
Я задумчиво прикусила губу, наматывая на палец свой длинный локон. Я размышляла и заодно анализировала полученную информацию, стараясь мыслить объективно. Куда не глянь – везде обман и игра. Всюду интриги, оголтелый эгоизм и преследование собственных, корыстных интересов. Жаль доверчивую бабушку, ведь и она стала всего лишь пешкой в руках всесильных творцов. Сломаю Иглу – и отца не выручу, и свою позицию ослаблю. Я колебалась, не понимая, как следует поступить…
Демоны моей души ожили и мерзко зашевелились, замышляя пакости, подсказывая: « Глупая девчонка, убей отца и тем самым – спаси и себя тоже. Тебе ведь требуется совершить всего–то ничего – только протянуть руку, только усыпить совесть… Получи предназначавшуюся тебе внешнюю красоту и возможно, может статься, тогда ты еще сумеешь вернуть утраченного любимого, очаровав его своей непревзойденной прелестью!» Я горько расхохоталась. С моих глаз спала обманная пелена фальшивого самоуспокоения и наносного, чванливого себялюбия. Вот значит, как все обстоит на самом деле! Так чем же в этом случае, я отличаюсь от корыстных, лживых демиургов, способных на все ради собственного величия? Да оказывается – ничем! Погубить отца ради возможности заполучить хорошенькое, новенькое личика? Поступок, достойный Ринецеи, усыпившей Аолу ради красоты и власти. Путь – ведущий не к служению Свету, а толкающий прямиком во Тьму, к безвозвратному превращению в демона! И внезапно я поняла – что мне нужно сделать. Я вспомнила собственное пророчество, произнесенное под воздействием травы янт. Здесь не было животворящего пламени, в которое следовало бы окунуть «Агриэль Алатору», но зато имелась горячая кровь, кипящая и пульсирующая в моих венах.
Я подняла Нурилон и обрушила его на поверхность хрустального ящичка, скрывающего Морозную иглу. Отец одобрительно улыбнулся, наивно поверив, что я решилась таки последовать его разумному совету. Хрусталь печально запел и рассыпался мириадами крохотных осколков. Магический клинок с мелодичным звоном грянулся об пол. Я подняла покрытое инеем тонкое лезвие, заканчивающееся удобной рукояткой. Клинок оказался неожиданно тяжелым, мгновенно заледенившим сначала кисть, а потом и всю руку до самого локтя, словно я держала не металл, а живой сгусток холода. По манере исполнения Морозная игла ничем не отличалась от «Рануэль Алаторы», сразу становилось понятно, что она создана тем же мастером, к тому же ее жало носило аналогичное клеймо – расколотое пополам солнце.
Я задумчиво покачала дагу в руке… Отец нетерпеливо кивнул, навязчиво показывая глазами на свою щуплую грудь и намекая – не медли, бей. Я улыбнулась проказливо и подмигнула ему, уже предвкушая, какую утонченную свинью я сейчас подложу Великим демиургам, а затем поудобнее перехватила рукоять клинка, взмахнула тонким лезвием и… вонзила его себе точно в сердце.
Каким–то краем сознания, я отметила внезапное появление теплого солнечного света, распоровшего полумрак Храма, заметила разваливающуюся на куски глыбу льда, качающийся под ногами пол и услышала горестный, отчаянный крик отца. Боли я не почувствовала, один только холод – жуткий, пронизывающий, леденящий кровь и перебивающий дыхание. Я пыталась открыть рот и вдохнуть через него, но губы покрылись толстой коркой льда, расползающейся вверх и вниз по телу от торчащей из сердца изящной рукоятки «Агриэль Алаторы». Перед моим мысленным взором промелькнули черные, полные немого укора глаза бабушки Смерти, перекошенное ужасом лицо короля Мора и две хрустальные колонны, отмечающие преддверие Портала смерти. А потом, уже виденные ранее скопления ярких звезд, пульсирующих на роскошном бархате неба, ласково приняли меня в свои родственные объятия, успокаивая и баюкая сладостным напевом о проходящей бренности земного существования…
Так я умерла во второй раз.
Огромный город гудел растревоженным пчелиным роем. Хотя нет, похоже – в десять, в сотню раз громче и сильнее. Узкие улочки, по случаю праздника выметенные и вымытые до блеска, примыкающие к обширной базарной площади и величественному ханскому дворцу, до краев наполнились пестрым людским водоворотом, грозившим захлестнуть, поглотить зазевавшихся путников. Али–Баба, гордо восседающий на невозмутимо перебирающем копытцами ослике, уже давно сорвал себе голос, призывая толпу расступиться и дать ему дорогу. А толку то? Потому что, то же самое, требовательное «поберегись», выкрикивали и полуголые водоносы с запотевшими медными кувшинами, и торговцы всевозможными сладостями, ловко ввинчивающиеся в прожорливую толпу, и шнырявшие тут и сям посыльные, разносившие срочную корреспонденцию. Молчали одни лишь карманники, вовсе не горевшие особым желанием привлекать излишнее внимание к своей опасной, незаметной работе, да охотящиеся за ними стражники, безмолвно и непреклонно раздвигающие зевак своими пудовыми кулаками. Медленно, с грехом пополам, дервишу все же удавалось прокладывать себе путь посреди бурлящего потока беспричинно хохочущих, пританцовывающих, пьющих и беспрестанно что–то жующих человеческих тел. За ним неотступно следовал насупившийся, мрачный словно грозовая туча Огвур, совершенно одуревший от царящей вокруг бестолковой суеты, непреклонно тащивший за руку упирающегося будто упрямый ишак Лансанариэля, с лица которого не сходила детская, очарованная улыбка. Эльф впервые в жизни попал на столь яркий, необычный праздник, и сейчас в полной мере упивался всем разнообразием открывающегося ему, воистину потрясающего зрелища. Для него все оказалось в новинку. И вместительный шатер с поднятым пологом, где давали, судя по всему, уже далеко не первое представление заметно подуставшие, ушлые, бродячие циркачи. Полуобнаженная, смуглая девица, лихо отплясывающая на натянутом между двух столбов канатов, остановилась, засмотрелась на красавца полуэльфа и чуть не сверзлась вниз. Ланс виновато улыбнулся, хлопнув ресницами, но орк настойчиво тянул его вперед, к центру площади. Во второй раз полукровка надолго застыл возле сцены, на которой разыгрывался наивный кукольный спектакль. Зрители, приоткрыв от восхищения рты и вылупив глаза, неотрывно таращились на марионетки. А среди аляповатых, небрежно склеенных из бумаги и тряпок персонажей, полуэльф сразу же опознал серого, кишкообразного дракона, уродливую дюжую девицу с рыжими волосами, вооруженную чем–то вроде вертела, мощного здоровяка–орка и подозрительно женственную фигуру с длинными, пепельными волосами. «Смотри, Огвур, это же мы сами! – уже собирался выкрикнуть донельзя польщенный Ланс. – Комедианты разыгрывают спектакль про нас с тобой! Мы знамениты!» Но тут орк, с недовольным ворчанием так дернул за руку своего не в меру любопытного друга, что тот – едва успев протестующе взвизгнуть, пробкой вылетел из толпы.
Они миновали длинные торговые ряды и наконец–то приблизились к ханскому дворцу. Чем дальше, тем плотнее и нетерпеливее становилось волнующееся море полосатых халатов, затейливо свернутых тюрбанов и скромных женских платков. Над толпой плыл ядреный запах потных тел, щедро сдобренный ароматом амбры и сандалового дерева. Путникам несколько раз весьма болезненно наступили на ноги, неоднократно пихнули локтями под ребра, но Огвур продолжал целенаправленно переть вперед, таща на буксире раскисшего и уставшего от толкотни Ланса. Стражники, по случаю праздника одетые в одинаковые, вишневые кафтаны, растянулись цепочкой, с трудом сдерживая наплыв многосотенной толпы. Прямо над изукрашенными золотыми гвоздями воротами, отделявшими город от резиденции хана Исхагана, колыхался богатый шелковый навес, защищая от палящего зноя устланный коврами помост – с установленными на нем резным троном и хрустальным гробом, прикрытым траурным покровом. На троне, непривычно широком и низком, будто поднос, восседал, подвернув под себя ноги в расшитых жемчугом туфлях, сам правитель рохосских земель. Хан Исхаган оказался высохшим до костяка мужчиной неопределенного возраста, с обвислыми печальными усами и желчным, худым лицом, на котором застыло выражение какого–то отрешенного удивления. В непосредственной близости от трона тяжело переминался с ноги на ногу дородный визирь апоплексического телосложения, обшаривавший шеренгу выстроившихся перед помостом гостей похотливым взором, маленьких, круглых как бусины глазок.
