— Петер, ты чего там бормочешь? — прервал размышления Сологубова голос Рут. — Я смотрю, ты чем-то взволнован.

«Этого еще недоставало!» — мысленно проклиная наблюдательность спутницы, подумал Сологубов. И, поморщившись, сказал:

— Зуб болит, мочи нет.

— Больной зуб — хуже всего, — посочувствовала Смиргиц. И на некоторое время оставила Петра в покое. Сологубов получил возможность без помехи подумать над тем, как лучше «встретить» Мальта на аэродроме в Будапеште.

«Придется проверять самолеты всех рейсов из Мюнхена. В сутки их приходит не так уж много. Во всяком случае, взять под наблюдение одного из прибывающих на будапештский аэродром пассажиров этой линии — задача, пожалуй, вполне осуществимая. Но при непременном условии: венгерские органы безопасности должны заранее располагать хорошими фотоснимками Мальта».

Теперь Сологубову стало ясно, какая огромная ответственность ложится на него. От того, как скоро он сможет сообщить в Москву о новой командировке Мальта, зависит успех контрмер по срыву диверсионной операции американской разведки в Венгрии.

Сологубов наотрез отказался ночевать в деревне, куда уже в сумерках он наконец доставил Смиргиц. Сказал, что страшно болит зуб, необходима неотложная врачебная помощь. Рут, похоже, поверила и с миром отпустила его. Сологубов помахал ей из машины рукой и чуть ли не с места дал полный газ. Навстречу замелькали огни деревень и маленьких городишек.

Примерно на полпути Сологубова застал проливной дождь и сопровождал почти до самого Мюнхена. Шоссе стало скользким, на поворотах машину сильно заносило. Но Сологубов почти нигде не притормаживал, гнал «фольксваген» на предельной скорости. «Только бы не ослепила встречная машина, тогда недолго налететь на какой-нибудь грузовик, застрявший на дороге: сразу посадить на тормоза малолитражку на мокром асфальте нечего и думать».

И случилось как раз то, чего Сологубов боялся. Путь уже был близок к концу, впереди в сплошном разливе вечерних огней показался Мюнхен, и вдруг с бокового ответвления шоссе неожиданно вынырнул «мерседес». Он несся прямо на Сологубова с неприглушенным светом фар. Сологубов рванул свою машину вправо. «Мерседес» со страшным завыванием проскочил мимо, исчез в темноте. И в ту же секунду Сологубов увидел, что его «фольксваген» на полной скорости мчится на что-то темное. Это был громоздкий прицеп от грузовика, стоявший на краю шоссе. Сологубов резко нажал на тормоз. Но было поздно. Машина юзом пролетела еще с десяток метров по скользкому асфальту, с треском ударилась о деревянный борт прицепа, перелетела через него вверх колесами и тяжело упала в кювет.

От сильного удара дверца «фольксвагена» раскрылась, и Сологубова выбросило на землю. Сгоряча он тут же вскочил, рванулся было к искореженному, сплюснутому капоту машины, но не сделал и трех шагов, как резкая, стреляющая боль в правом боку повалила его наземь, рядом с опрокинутым прицепом грузовика. Петр инстинктивно закрыл глаза, стиснул зубы, поджал ноги под себя.

Полежав немного, Сологубов встал на колени, потом во весь рост. И опять по ребрам полоснула острая боль. Он замер, боясь пошевельнуться, сделать глубокий вдох. Постоял так с минуту, как бы привыкая к боли. Потом осторожно ступая по мокрой, скользкой траве, начал подыматься на шоссе. Когда идти стало совсем невмоготу и перед глазами замаячили, переливаясь, радужные пятна, Сологубов, чтобы не упасть, привалился спиной к рекламному щиту на обочине шоссе и долго стоял, ожидая, что его заметят и подберут.

Рассекая светом фар ночную темноту, мимо то и дело проносились машины. Но ехавшие в них люди или не замечали Сологубова, или опасались его. Тогда он вышел на середину дороги и, широко расставив ноги, встал с твердой решимостью не сойти с места до тех пор, пока его не подберут и не отвезут в Мюнхен.

Наконец ему повезло. В трех шагах от него остановилось такси. Свободное, без пассажиров. Молоденький расторопный шофер помог Сологубову устроиться на заднем сиденье, заботливо спросил:

— Вас в больницу?

Нет, такой вариант исключался. Стоит попасть в больницу — застрянешь там надолго. А ему сейчас дорог не то что каждый час, буквально каждая минута. Потому что арифметика, которой он теперь вынужден был руководствоваться, говорила не в его пользу: чтобы из Мюнхена попасть в Будапешт, Мальту потребуется совсем немного времени, примерно столько же, как при перелете из Москвы в Ленинград, а чтобы организовать ему надлежащую встречу на будапештском аэродроме, нужно сначала дать радиограмму в Москву, там ее расшифруют, передадут подполковнику Дружинину, а поскольку дело это необычное, важное, Дружинин обязан доложить о нем выше, где и будет принято окончательное решение. После этого кто-то из чекистов должен доставить фотографии Мальта в Будапешт, в органы безопасности, самолетом, так как передача снимков по бильдаппарату не гарантирует от искажения. На все это уйдет уйма времени...

Когда шофер такси повторил свой вопрос, Сологубов сказал:

— Домой, на Мариенплац.

Но это был вовсе не его домашний адрес. В районе Мариенплац жил Кантемиров, который с минувшего лета стал его добровольным помощником. И теперь Сологубов ехал к нему. Всю дорогу он боролся с болью, до крови искусал себе губы, чтобы избежать обморока, который, казалось, был совсем близок.

По приезде на Мариенплац Сологубов позволил услужливому шоферу проводить себя под руку до подъезда ближайшего дома, который он ему указал. А как только таксист уехал, вышел из подъезда и проходным двором тяжело зашагал на соседнюю улицу. Нашел дом Кантемирова, стал подниматься по узкой лестнице на четвертый этаж.

Эти несколько лестничных пролетов показались ему длиннее крутых маршей парашютной вышки. Рвущая боль в правом боку сделалась невыносимой. Сцепив зубы, чтобы не застонать, тяжело дыша и обливаясь потом, Сологубов шел медленно, делая остановки на каждой площадке. И все время его донимала беспокойная мысль: дома ли хозяин квартиры, до которой он добрался с таким трудом, не напрасны ли были все его усилия?

На счастье, Кантемиров оказался дома. Только в первую минуту, со сна, несколько растерялся, был удивлен, что Сологубов, пренебрегая им же самим установленным жестким правилом, вдруг пришел к нему домой, да еще ночью. Обычно они встречались на квартире у Марты, которую Кантемиров мог посещать, не вызывая подозрений, как ее близкий родственник.

— Что случилось, Петр Константинович?! — испуганно спросил он, увидев запекшуюся кровь на виске товарища.

— Потом расскажу, — Сологубов подошел к радиоприемнику, включил его, морщась от боли, опустился на заскрипевший под ним стул. — Дайте попить.

Кантемиров побежал на кухню, принес стакан холодной воды. А когда Сологубов напился, хотел было снять с него пальто. Петр остановил его:

— Не надо, Савва Никитич. Садитесь за стол, необходимо срочно передать сообщение в Москву.

И как только Кантемиров сел, положив перед собой бумагу и авторучку, Сологубов, полузакрыв обведенные синевой глаза, начал диктовать ему текст радиограммы. Потом попросил прочитать написанное, заключил:

— Все правильно. Теперь зашифруйте и быстро передавайте.

— Быстро не получится, — сказал Кантемиров, озадаченно почесав затылок. — Здесь, на дому, я работаю только на прием. Для передачи обычно выезжаю с рацией за город.

— Это слишком долго. — Сологубов, раздумывая, помолчал. — Придется, пожалуй, один раз рискнуть. Передавайте прямо отсюда.

Кантемиров пошел доставать из домашнего тайника шифровальные таблицы. Но вдруг остановился, только теперь хорошенько рассмотрев, как неузнаваемо за одни сутки изменилось, осунулось и постарело красивое лицо Сологубова.

— Сначала я должен отправить вас в больницу, Петр Константинович. — Кантемиров стал торопливо, не попадая в рукава, надевать свой пиджак.

— Занимайтесь своим делом! — строго сказал Сологубов, тяжело подымаясь со стула. — До больницы я доберусь сам, без вашей помощи. — И, подойдя к двери, добавил: — Не провожайте меня, Савва Никитич. Ваши соседи не должны видеть нас вместе.