Дружинин всегда был рад гостям. Они вносили приятное разнообразие в утомительно привычный ритм будней. Но этому гостю Николай Васильевич был рад вдвойне. Он даже собирался специально пригласить к себе Воронца на Октябрьские праздники, чтобы показать ему сделанные Сологубовым фотографии Мальта — Мишутина и вообще посоветоваться.
Подумав об этом сейчас, за ужином, Дружинин вдруг понял, почему так смутно было у него на душе весь сегодняшний день — даже проведенный в Большом театре вечер не поправил настроения. Причина — в неопределенности и неясности последних сведений, полученных от Сологубова. Было похоже, что дело Мальта — Мишутина может затянуться надолго. Кроме всего прочего, эта затяжка отрицательно сказывалась на решении другой задачи, поставленной перед Сологубовым: выявление и контроль тайных путей, но которым американская «Служба-22» пытается направлять свою агентуру в СССР. Это не могло не огорчать Дружинина, хотя в целом работу, проделанную Сологубовым, он оценивал положительно.
О новых данных насчет Мишутина Николай Васильевич сразу же после ужина, когда их оставили вдвоем, и решил рассказать Воронцу — не все подряд, разумеется, а лишь то, что было необходимо для дела и что позволялось спецификой работы органов госбезопасности.
Всего от Сологубова за последнее время поступило три сообщения. В первом из них вместе с просьбой о розыске родственников Кантемирова была фотопленка с пятнадцатью снимками, сделанными микрокамерой, вмонтированной в наручные часы: Мальт в различных положениях и обстановке, большей частью крупным планом.
— Крупный план — это то, что нам требуется! — одобрительно сказал Веня Строгов, когда принес из лаборатории Дружинину глянцевито блестевшие фотографии.
Их разговор происходил в недавно отремонтированном кабинете Ильи Кирилловича, должность которого с прошлого месяца, после его ухода на пенсию, занимал Дружинин.
Продолжая рассматривать снимки, Веня вдруг заметил:
— А ракурсы-то явно не те: ни одно положение Мальта не схоже с положением Мишутина на имеющихся у нас фото. И это, товарищ подполковник, здорово затруднит их сопоставление.
— Да, есть такая закавыка, — согласился Дружинин. — Но сие, как говорится, от нас не зависит. И от Сологубова тоже: позировать ему Мальт едва ли пожелал бы. А?
Разложив на одной стороне все пятнадцать фотографий Мальта, а на другой — шесть небольших карточек Мишутина, Николай Васильевич подумал, что сопоставление их между собой осложняется не только несхожестью ракурсов. Крупный план фотоснимков Мальта, которым восхищался лейтенант, для этой цели оказался не совсем подходящим... Во всяком случае, от такой разнокалиберности специальная экспертиза по атрибуции в восторге не будет.
После изучения фотографий Дружинин пришел было к выводу, что скорее всего сняты разные люди. Однако при детальном сопоставлении отдельных частей того и другого лица обнаруживалось очевидное сходство. И Дружинин стал сомневаться в правильности своего первоначального мнения. Спросил, что думает по этому поводу его молодой помощник.
— Что-то общее между этими лицами, несомненно, имеется, — решительно сказал Веня.
К такому же заключению пришли и другие сотрудники отдела, которым, без посвящения в суть дела, были показаны снимки Мальта и Мишутина.
Теперь свое слово должен был сказать человек, лучше которого никто не знал Мишутина, — его жена. Заодно Дружинин решил ознакомить ее с данными словесного портрета Мальта, вскоре полученными от Сологубова.
Эти данные тоже оказались неопределенными и двойственными. Многое во внешнем облике Мальта напоминало Мишутина: небольшого роста, худощавый, глубоко посаженные глаза, прямой нос, тонкие губы, гладко причесанные на косой пробор, темные, с сединой волосы... Однако на этом, пожалуй, сходство и кончалось. Мишутин был бледнолиц, а у Мальта кожа смугловатая, и не от загара, как подчеркивал Сологубов, а скорее всего от природы. Для Мишутина была характерна энергичность, подвижность, быстрота в движениях, в частности разговаривая, он любил ходить по комнате. У Мальта такой привычки нет, в движениях он сдержан — прямая противоположность его хлесткости на язык. («В выражениях не стесняется, иронически-желчный субъект».) Мишутин говорил быстро, скороговоркой, а у Мальта говор слегка гортанный, неторопливо-четкий, хотя и не медлительный. По-русски Мальт разговаривает чисто, без какого-либо акцента, но в его речи иногда проскальзывают слова и выражения, едва ли свойственные Мишутину, вся сознательная жизнь которого прошла в Советской стране. Мальт, например, никогда не скажет «СССР» или «Советский Союз», а всегда — «Россия». И не «советский народ», «советские люди», а — «русские» или «эти русские». Во время допроса Сологубова, который Мальт вел на русском языке, у него раза два вырвалось: «Доннер веттер». На этот счет Сологубов сделал такое примечание:
«Мне кажется, что люди, знающие несколько языков, ругаются, как и думают, в большинстве своем все же на родном языке, исключая, разумеется, случаи, когда ругань не результат эмоционального взрыва, а намеренно обдумана».
Дружинин нашел примечание существенным: определение национальной принадлежности Мальта явилось бы решением доброй половины задачи. Но до этого было еще далеко: отрывочные факты, годные как строительный материал для предположений, не давали цельной, законченной картины.
Ознакомив со всей этой информацией приглашенную в комитет жену Мишутина, Дружинин выложил перед нею на столе сделанные Сологубовым снимки Мальта.
Побледневшая от волнения маленькая женщина сперва окинула эту необычную фотовыставку беглым взглядом усталых, прищуренных глаз, потом стала брать слегка дрожавшей рукой по очереди каждую карточку и подолгу ее рассматривать. Через какое-то время на столе образовалось две стопочки снимков: в одной их было одиннадцать, в другой — четыре.
— Что это значит, Анастасия Владимировна? — спросил Дружинин.
— Вот на этих фотографиях, — она указала на меньшую стопку, — кое-что вроде есть от Мишутина. Но очень немногое.
— А на остальных?
— В них я не нахожу сходства с мужем.
— Но ведь вы его не видели более четырнадцати лет
— Да, конечно, за такой срок он мог сильно измениться. И все же...
— Вы хотите сказать, это не Мишутин?
— По-моему, нет.
Суждение было слишком авторитетным, чтобы его игнорировать. Можно считать, именно с этой минуты чаша весов с доводами, говорившими, что Мальт — не Мишутин и даже вообще не русский человек, начала заметно и убедительно перевешивать. И Дружинин, мысленно выверяя родившуюся версию, полагал, что этот перевес прочный и окончательный...
Но сегодня утром было получено еще одно донесение от Сологубова. Оно-то и омрачило Николая Васильевича. Сологубов сообщал из Англии, где в разведшколе обучались шестеро его подопечных энтээсовцев, опознавательные данные на этих шпионов, готовившихся для заброски в СССР. А в конце была небольшая приписка:
«На днях на лондонском аэродроме я встретил возвращавшегося из США Осипа Жменькова. В беседе со мной он подтвердил свое прежнее высказывание о Мишутине, известном ему еще с военных лет по лагерям военнопленных. Подробности сообщу дополнительно».
Итак, круг опять замкнулся на Жменькове. Дружинин отыскал в своей желтой папке выписку из показаний Сологубова после его явки с повинной. Там говорилось:
«Однажды в преподавательской комнате разведшколы, где я оказался как исполнявший обязанности помощника инструктора, зашел разговор о будущем заместителе шефа «Службы-22». Преподаватель Жменьков назвал Мальта. При этом охарактеризовал его: «До того как стать разведчиком, он был кадровым военным, генералом Советской Армии, командовал дивизией, потом перешел на сторону немцев. Настоящая его фамилия не Мальт, а Мишутин...»
— Как же все это понимать, Николай Васильевич? — озадаченно спросил Воронец, когда Дружинин закончил рассказ о результатах поиска. — Может, какая-нибудь путаница, ошибка?
