И все-таки Дружинин не мог до конца принять этих слов, так как понимал: войну выиграли не одни герои. К тому же, одно дело погибнуть героем на людях и другое — безвестным, как многие погибали в том страшном сорок первом. Впрочем, сами они едва ли считали себя героями. Они выполняли свой солдатский долг, и только...

Так рассуждал подполковник Дружинин в тот день, когда впервые после отпуска вышел на работу. Расстегнув пиджак и расслабив галстук, он сидел за столом в своем небольшом, в одно окно, кабинете — ожидал сотрудника, которого вызвал для разговора по хотя и не принятому официально к производству, но, можно считать, уже начатому делу о генерале Мишутине.

Дружинин выдвинул боковой ящик стола, достал простенькую папку из желтого картона. Отныне в ней будет собираться все, связанное с поисками следов комдива. Дело это Дружинину придется вести самому, не передавая никому из подчиненных, а лишь поручая им частные задания: оно не соответствовало профилю работы отдела.

Наконец пришел вызванный сотрудник. Это был лейтенант Строгов, или Веня Строгий, как называли его в отделе отчасти из-за фамилии, но больше потому, что это прозвище как нельзя лучше отвечало обычному выражению его смуглого тонкого лица. Прозвище прочно пристало к лейтенанту, несмотря на то что всем было известно: неулыбчивый Веня вообще-то весьма добродушный и застенчивый человек.

Когда Веня Строгий, поздоровавшись, сел за приставной полированный столик, Дружинин сообщил ему о цели вызова, а затем стал рассказывать, как завязалось дело Мишутина, поведал со слов Воронца об обстоятельствах, предшествовавших событиям, при которых генерал Мишутин пропал без вести.

Обстоятельства эти были таковы.

В июле 1941 года пехотная дивизия Мишутина, с тяжелыми, кровопролитными боями отходившая почти от самой границы, получила приказ принять участие в массированном контрударе во фланг прорвавшейся крупной немецкой механизированной группировке. Ночью полки стали сниматься со своих оборонительных участков и двигаться на запад, в район сосредоточения. В этих лесистых, заболоченных местах, по которым шли все три походные колонны дивизии, начиналась родная область Мишутина, где он жил до восемнадцати лет.

На полпути до исходных позиций для контрудара правофланговая колонна, с которой ехал сам комдив, на рассвете внезапно была атакована немецкими танками. На широкой луговине завязался бой.

Разорвавшимся поблизости снарядом Мишутин был контужен — потерял сознание. Пришел в себя уже по дороге в Глинск, в армейский госпиталь, куда его везли сержант Воронец и адъютант лейтенант Дорохин.

На другой день, когда состояние Мишутина несколько улучшилось, он вызвал к себе в палату Воронца и Дорохина и стал их расспрашивать о последнем бое. Из мелких подробностей, деталей боевой обстановки, о которых рассказывали ему адъютант и шофер, генерал пытался создать цельную картину окончившегося без него боя, чтобы сделать более или менее верное предположение о состоянии и местонахождении своих полков.

Дорохин развернул на койке перед генералом карту и карандашом показал направление отхода разбитых в неравном бою подразделений дивизии, блокированных немецкой танковой группой.

Мишутин долго молча смотрел на карту, потом тяжело вздохнул и обычной для него скороговоркой сказал:

— Что ж, ясно. Заболотский лес...

Затем он спросил, многим ли удалось пробиться через вражеское кольцо в сторону Глинска. По прикидке Дорохина и Воронца выходило, что на восток пробилось не более двух-трех рот, в основном из тыловых служб дивизии.

Через три дня после этого разговора комдив, которому врачи уже разрешили ходить, снова встретился с адъютантом и шофером. На этот раз не в переполненной до предела палате, а на одинокой скамейке в госпитальном саду. Здесь он им и поведал о своем замысле перейти линию фронта, чтобы искать дивизию в Заболотском лесу.

— А где мы сможем туда проскочить, товарищ генерал? — спросил Воронец.

— «Проскочить»? — Мишутин усмехнулся. — Нет, на авось мы действовать не должны. Мы обязаны пройти наверняка. — Он достал из планшетки карту, развернул ее на коленях. — Вот, глядите! — Палец Мишутина остановился сперва на деревне Морошке, затем на Дубовке — обе они значились занятыми противником. — Между ними, как видите, лежит Змеиное болото... Кстати, земляк, тебе не приходилось бывать там? — спросил Мишутин Воронца.

— А как же, бывал я на Змеином, — сказал Воронец. — За клюквой ходили.

— По первым заморозкам?

— Топко. До морозов туда не доберешься.

— Можно, — сказал Мишутин. — Тропа есть. Про Змеиный язык слыхал?

Воронец почесал затылок.

— Верно. Припоминаю...

Переход линии фронта было решено осуществить в ночь на послезавтра. Чтобы получить разрешение на это, комдив с адъютантом тут же поехали в штаб армии, находившийся на противоположной окраине Глинска. А Воронца генерал отпустил домой, в пригородную деревню, навестить семью.

Воронец должен был вернуться ровно через сутки, чтобы не опоздать к ночной операции. Но тут произошло непредвиденное трагическое событие.

Доехав на попутной машине до своих Вишняков, Воронец узнал, что большинство его односельчан, наскоро собрав пожитки, подались на восток. За ужином, посоветовавшись с женой Дарьей, Воронец решил тоже увезти ее с ребенком из Вишняков. Куда? Конечно же, к тетке в Заозерье — самый глухой угол в области, удаленный от больших дорог, по которым надвигалась война.

Но Воронцу так и не удалось уберечь свою семью. На другой день по дороге в Заозерье грузовик, на котором они ехали, попал под бомбежку «юнкерсов». Жена Воронца и годовалый сын погибли у него на глазах.

Враз поседевший Воронец не только опоздал к ночному выступлению на Змеиное болото, но и вообще на некоторое время оказался физически непригодным для боевой службы. Его положили в госпиталь. Вылечившись, он узнал, что в тыл к немцам комдив ушел с адъютантом Дорохиным и радистом, которого ему дали в штабе армии. С тех пор до случайной встречи с женой Мишутина Воронец о своем генерале ничего не слышал...

Когда Дружинин рассказал все это Вене Строгову, то по обилию вопросов, которые посыпались на него, понял, что многолетней давности история по-настоящему заинтересовала лейтенанта. Николаю Васильевичу пришлось по душе, что его молодой сотрудник так близко принимает судьбу неизвестного ему комдива.

— А теперь давай-ка прикинем, куда для начала направить стопы свои?

Загибая по очереди пальцы на своей большой руке, Дружинин начал перечислять, что предстоит сделать, куда и кому послать письменные запросы о Мишутине, какие материалы в архиве Министерства обороны разыскать в первую очередь.

— Мне кажется, нельзя ограничиваться чисто военными архивами, — сказал Веня. — Стоит, например, покопаться в архиве партизанского движения в Белоруссии.

— Правильно, — согласился Дружинин.

Лейтенант что-то записал себе в блокнот, потом спросил:

— А что, если действительно Мишутин в плен попал, как рассказывала Воронцу та старуха с хутора?

— Источник не ахти.

— Ну, а все-таки, товарищ подполковник?

— Тогда дело сложное. — Дружинин с минуту помолчал. — Придется как следует порыться в материалах, связанных с антисоветскими зарубежными организациями и формированиями. Вроде НТС или власовской РОА. Может, и промелькнет где случайно фамилия Мишутина.

— Как члена одной из этих организаций?

— Почему же? Просто пленный советский комдив, по-моему, не мог не попасть в орбиту внимания этих изменников.

На столе зазвонил телефон. Дружинин взял трубку. Его вызывал к себе начальник. Разговор с лейтенантом пришлось отложить.

Выкроить время в течение дня им не удалось. Встретились только вечером, после службы. Дружинин понимал: по-настоящему свободного времени для этой работы у них не будет никогда. Заниматься ею придется урывками между основным делом.

В тот вечер они засиделись в кабинете Дружинина почти до одиннадцати. Им никто не мешал, не отрывал телефонными звонками. Составили обстоятельный план поиска, по которому на другой день и началась их длительная совместная работа.