Человек с «Одиссея» подошел, спросил у женщин, свободно ли четвертое место. Женщинам было лет по тридцать, и они чем-то неуловимо походили друг на друга.

— Да, да, свободно, пожалуйста, — обрадованно сказала одна из них.

Женщины переговаривались между собой полушепотом. Мужчина дымил, глядя куда-то в пространство. Судя по пустым тарелкам и тарелочкам, женщины уже пообедали и ждали официанта, чтобы расплатиться. Человек с «Одиссея» моментально определил, что мужчина не имеет к ним никакого отношения. Он отметил также, что верхняя губа у краснолицего сильно припухла. Все это ему не понравилось. Попасть в общество любителя подраться было бы совсем не кстати.

Официант все не подходил. Краснолицый мужчина, перед которым стоял графинчик с водкой и остывший непочатый бифштекс, налил себе из графинчика в фужер и вдруг обратился к соседу густым басом:

— Выпьешь со мной, приятель?

— Я не пью, — вежливо сказал пассажир с «Одиссея».

Мужчине это не понравилось.

— Ты не пьешь, они не пьют, — он кивнул на женщин, — мы не пьем. Только я пью. Зачем тогда пришлепали сюда?

Женщины склонились друг к другу и что-то тревожно шептали.

— Чего молчишь? — грозно спросил пьяный краснолицый.

— Я же вам сказал: не пью, — еще более вежливо объяснил человек с «Одиссея». Боясь назревавшего скандала, он решил уйти.

— Ну так выпей! — И с этим возгласом краснолицый выплеснул водку из фужера в лицо уже вставшему из-за стола человеку с «Одиссея».

Тот машинально правой рукой прикрыл залитые водкой глаза. А в это время краснолицый, потеряв равновесие, свалился со стула и ударился затылком об пол.

Женские крики, грохот, звон посуды...

Первым побуждением человека с «Одиссея» было бежать. Но он ничего не видел, глаза жгло огнем.

Одна из женщин, смочив носовой платок минеральной водой из бутылки, бросилась к нему на помощь.

Сбежались официанты и официантки, гам стоял невообразимый. А через минуту явились три дюжих парня с красными повязками на руках — дружинники...

Глаза у человека с «Одиссея» понемногу пришли в норму, но он понимал, что просто так ему отсюда уже не выбраться. И клял себя на чем свет стоит. И этого пьяного краснорожего обормота проклинал последними словами. Сейчас наверняка поведут в милицию, а при нем пистолет, да еще необычного образца, куча денег, документов разных... Что будет? Как выпутываться? Какая глупая неожиданность! А что, если все это подстроено?

Дружинники попросили человека с «Одиссея» отойти в сторонку. Возле него встал, загораживая путь к выходу, один из парней. Двое других подняли лежавшего обормота. Он все еще на ногах держался нетвердо.

— Так, — оказал один из дружинников, — накушались. — И обращаясь к женщинам: — Вы видели, что тут произошло?

— Да, да, — сказала та, что держала в руке мокрый платочек.

— Идемте с нами в отделение милиции. Здесь рядышком. Будете свидетелями.

Тут вмешалась официантка:

— Они со мной не расплатились. И этот тоже.

— Ну, так рассчитайтесь.

Женщины отдали деньги — их счет у официантки был готов. Официантка быстро составила счет краснолицего.

— Платите, — сказал дружинник тому в самое ухо.

Краснолицый помотал головой и тупо, как попугай, повторил, икнув при этом:

— Пла-а-тите.

Кто-то из сидевших за соседними столиками заразительно расхохотался, и вся сцена, выглядевшая до сего момента довольно безобразно, обрела комический оттенок. Было ясно, что какие-либо расчеты с находившимся, по терминологии боксеров, в состоянии грогги пьяным человеком бесполезны.

— Давайте счет, мы с него получим в милиции и занесем вам, — сказал официантке старший из дружинников.

И они отправились в отделение милиции — впереди трое об руку, за ними человек с «Одиссея», придерживаемый за рукав дюжим парнем, сзади две женщины. Больше желающих быть свидетелями не оказалось, да, собственно, дружинники никого больше и не приглашали.

Бородач мог бы, конечно, попытаться сбежать. Однако он хорошо успел рассмотреть дружинников и понимал, что и на дистанции сто метров и на тысячу они дадут ему большую фору. Значит, стрелять? Это уж верная крышка. Лучше пройти через милицию. Женщины, судя по всему, будут свидетельствовать в его пользу, они же видели, что не он начинал. И тут же в подтверждение своих мыслей он услышал голос той, что промывала ему глаза:

— Вы не бойтесь, мы все расскажем, как было. Это хам какой-то. Он и к нам приставал...

Отделение милиции оказалось совсем близко. Старший из дружинников коротко объяснил дежурному старшине, кого они привели.

— Документы, — сказал старшина.

Краснолицый уже более или менее очухался.

— А-а, начальничек! — шутовски воскликнул он. — Па-а-жалуйста! — Запустил руку в карман, достал совсем новенький паспорт.

Старшина развернул его, листнул странички.

— Что же это вы, Попов? Только-только срок отбыли, жить начали, и опять?

— Меня же в зубы и меня же опять?! — заорал Попов. — Во, смотри, начальник! — Он ткнул пальцем себя в верхнюю распухшую губу. — За что он меня, этот фраер?

— Неправда! — в сердцах воскликнула женщина, все еще сжимавшая в руке платочек. — Он его не бил.

— Обождите, гражданка, разберемся, — успокоил ее старшина и обернулся к человеку с «Одиссея»: — Ваши документы, гражданин.

Тот держал паспорт наготове.

— Та-а-ак, — произнес старшина, пролистав паспорт, и в голосе его определенно обозначилась вдруг некая мягкость. — Вы, значит, в Ижевске живете, гражданин Жолудев?

— Да. Был на юге, отдыхал. Вот решил ваш город поглядеть, и поглядел...

— Ничего, разберемся. — И к женщинам: — Ну, расскажите, как было дело.

Та, что с платочком, сказала, что они командированные из Москвы, а затем описала все по порядку. Из ее слов явствовало, что виноват только Попов, а Жолудев — пострадавший.

— Имеете что-нибудь добавить? — спросил старшина у второй женщины.

— Нет, она правду сказала.

— Ясно.

Старшина посоветовал дружинникам усадить Попова на скамью, стоявшую у стены, а сам принялся составлять протокол. Потом дал его женщинам прочесть и подписать, что те и сделали.

— Вы свободны. Спасибо, — сказал им старшина, и они ушли, улыбнувшись на прощание человеку по фамилии Жолудев, по имени Михаил Иванович, 1935 года рождения.

Он улыбнулся им в ответ и услышал голос старшины:

— Я сам из Ижевска, только пять лет уж не бывал. Как там, новую гостиницу-то построили наконец?

— Построили.

— Наш дом как раз на том месте стоял, а теперь старики мои у сестры живут, в Коломне. Там им лучше. А я тоже в отпуске был, только вчера вернулся.

Старшина был настроен благожелательно. Видно, он от рождения был мягок и общителен.

— Вот что, товарищ Жолудев... Как бы вам сказать? В общем, вы не против, если мы этот протокол аннулируем?

— Я не против, — как можно спокойнее, стараясь не выдать радостного волнения, согласился Жолудев.

— Понимаете, если его, — он кивнул в сторону пьяного, — опять по двести первой пустить, за хулиганство значит — ему срока не миновать. Он уже отбывал два года по этой статье. — Старшина как будто бы даже оправдывался.

— Понимаю.

— Но мы сейчас другой протокол составим, а его в вытрезвитель отправим, потом штрафанем как надо и работку проведем, может, подействует, одумается.

— Понимаю, — со вздохом повторил Жолудев.

Старшина быстро составил новый протокол, дал его подписать дружинникам, а затем протянул Жолудеву вместе с авторучкой, и тот, не читая, поставил внизу свою подпись.

— Ну, ребята, спасибо за службу, — обратился старшина к дружинникам, стоявшим у скамьи, где сидел Попов. — Продолжайте дежурство.

Дружинники ушли.

— Домой, значит? — улыбаясь, опросил у Жолудева старшина.

— Сначала пойду поем, — пошутил он. — Скандал мне обед испортил.

— Ну, тогда приятного аппетита!

Жолудев, разумеется, в ресторан уже не пошел. В тот момент, когда дежурный по отделению милиции отправлял Попова в вытрезвитель, он покупал в булочной буханку белого хлеба. Из булочной отправился в продовольственный магазин, где купил две бутылки молока, полкило сыра и банку болгарского сливового джема.