— Какой двоюродный брат?

— Тот, который был со мной.

У меня на душе стало как-то легче, а за себя — обидно. Никак не могу я разобраться в чувствах, не могу осмыслить происходящее. Сам себе даю слово — не торопиться в действиях и суждениях, но не получается. Вот и двоюродного брата Оксаны я принял за… Но она могла мне сказать об этом сразу. Не сказала… Ей, видите ли, было интересно, как я ревную…

На улице послышался шум приближавшейся машины, залаяла возле сарайчика собака. Впервые за то время, что я находился в саду. Скрипнула калитка. Размеренный стук каблуков по асфальтированной дорожке.

— Отец.

Я, как и в прошлый раз, растерялся. До этого мне встреча с председателем казалась очень простой и понятной. Думалось, подойду к Петру Саввичу, поздороваюсь, повинюсь за разбитый мотоцикл… Но то, что я узнал сегодня от Оксанки, разрушило весь мой сценарий. Теперь-то я уже точно знал, что во всех бедах моих был один виновник — Певень. Непонятно было мне только одно: почему он вылил на меня всю злобу, почему поступил так некрасиво и низко? Оксанка? Из-за нее? Но и ей я ничего плохого не сделал. Старался как лучше. Подойти и узнать? Спросить? Глядя прямо в глаза?

— Отец, — напомнила Оксана. — Иди же!

Она меня торопила. Она и сама догадывалась обо всем и, наверное, хотела быстрее погасить конфликт. Но мне почему-то именно сейчас не хотелось встречаться с председателем. Не хотелось… Я мог наделать, наговорить глупостей, нахамить… Мысль о возможном моем поведении словно озарила мои мозги. Нет, сейчас мне нельзя встречаться с виновником моих бед.

— Не пойду.

— Почему?

— Не могу. Сегодня не могу.

— Гришка, надо!

— Нет! — я твердо стоял на своем. — В другой раз.

— Я же завтра уезжаю. — Оксана чуть не плакала. — Я с отцом говорила о тебе.

— Нет!

Подождав, пока стихли шаги и в веранде захлопнулась дверь, я встал и тихонько направился к калитке. Оксана опустила голову на руки и меня не провожала…»

Утром шел дождь. Сквозь открытое окно Гришка наблюдал, как беспрерывные нити тянулись в высоты к земле, путались в деревьях и крупными хрустальными каплями падали вниз. По небу плыли белесые облака. Солнечные лучи золотили и нити, и деревья, и дома. Все выглядело неестественно, как волшебство.

И вдруг этот монотонный и успокаивающий шепот нарушил надрывный гул мотора. Гришка увидел, как зеленый «уазик» остановился у ворот. Из него вышел председатель колхоза и направился в дом Качуров. Гришка не поверил себе: Певень к ним в дом? В первое мгновение он решил выскользнуть через окно и скрыться где-нибудь в саду. Не хотелось ни встречаться, ни говорить с этим человеком. А председатель размашистым шагом все ближе подходил к порогу, на окаменевшем лице его застыли озабоченность и тревога. Мать, увидев Певня, вышла навстречу:

— Рады вас видеть, Петр Саввич, — с улыбкой встретила она председателя. — Проходите, гостем будете.

— Каким уж там гостем, — пробасил Певень, подымаясь на крыльцо. — Разговор-то из неприятных предстоит…

— Приятного действительно мало, — согласилась мать. — Но мы уже попривыкли.

Гришка слышал этот разговор и проклинал себя за то, что ни вчера вечером, ни сегодня утром не рассказал родителям об исходе его печальных дел. Он, успокоившись наконец, обдумывал свое будущее. Оксана настаивала на том, чтобы он вернул документы в медицинский. Гордость не позволяла ему везти их вторично в Гродно. А на факультет журналистики, честно говоря, боялся. Из-за этих самых публикаций. Ну что, кроме куцых заметок и коротенького стишка в районке, у него есть? Те послания, которые он втайне писал для Оксаны и которые кроме него никто не читал? Какой же с него поэт, писатель, журналист? А рука все равно тянется к перу. Вон как легко и с упоением писал пространную объяснительную-автобиографию следователю. Какое-то вдохновение находило на него, вставал ночью, брался за ручку, записывал на бумаге невесть откуда пришедшие мысли, слова… Писал словно о другом, не думая о собственной судьбе… А она — в медицинский… Лучше уж в институт механизации, по отцовской линии…

Так и не успел ничего решить конкретно, когда заявился Певень. «И какого черта ему надо? — удивлялся Гришка. — Все уже прояснилось…»

Но любопытство взяло верх. Гришка не сбежал. Но и не вышел навстречу председателю. Слышал сквозь приоткрытую дверь, как Петр Саввич тяжело опустился на скамейку, горестно вздохнул.

— Я, Марья Ивановна, вот зачем, — сказал тихо. — Повиниться перед вами. И тобой, и Павлом, и Гришкой… Тяжело мне это. Но… Самое тяжелое, чувствую, теряю единственную дочь…

Мать долго молчит. Чего-чего, а такого начала разговора она от председателя не ожидала. И никак в толк не возьмет, при чем здесь дочь его и почему он ее вдруг теряет. Снова что-нибудь Гришка набедокурил? Когда же это кончится?

— Я что-то не понимаю вас, — удивилась Мария Ивановна.

— А что тут понимать, — снова вздохнул председатель. — Я, старый дурак, во всем виноват. Не разобрался… Погнался за твоим сыном, решив, что он украл мотоцикл. А ведь он его не воровал. Оксана, дочь моя, разрешила ему. В гневе я такое натворил. И дочь, считай, выгнал из дому, и жену впутал в эту историю…

— Ах, вон оно что, — с какой-то радостью не сказала, а выдохнула Мария Ивановна. — Не зря Гришка нас все время успокаивал. В его возрасте на это надо иметь мужество…

— Вот и Оксана вчера заявила: «Такие парни, как Гришка, под забором не валяются. И если ты, отец, не вернешь ему честь сполна, если он от меня уйдет, считай, что у тебя дочери нет». Понимаешь? Так и сказала. И мне стало страшно после этого. Я не заметил, когда дочь стала взрослой…

— Мы многое не замечаем, Петр Саввич… Но ведь к вам сразу же после случившегося обращался и муж, и сам Гришка ходил… Вы уже остыли, разобрались во всем…

— Самолюбие чертово, — признался Певень. — Знал, а вот побороть себя сразу не смог. Думал, все само собой закончится. А оказывается, сколько веревочке ни виться…

Остальной разговор Гришка не слушал. Он взглянул на часы… До отправления автобуса оставалось больше часа. Значит, Оксана еще дома. Он еще успеет ее увидеть, сказать многое, а главное — она настоящая подруга… У него найдется мужество признаться и в другом…

Распахнув настежь окно, он словно выпорхнул из него и, не скрываясь, напрямик побежал в Дубиловку.

Грибной солнечный дождь ласкал лицо, теплыми струйками стекал по телу, бодрил, торопил к своему счастью…

Сергей Иванович Кравец поздоровался с Гришкой за руку, как со старым и добрым знакомым. Ласково похлопал по плечу, а затем обошел свой стол, не спеша уселся в кресло.

— Садись, Григорий Павлович, — пригласил. Гришка сел на стул напротив следователя, мельком

взглянул на цветы: герань отцветала.

— Будем считать, — начал старший лейтенант, — что одно дело твое закончено и я не зря на тебя ухлопал столько времени. Теперь начнем другое дело…

— Какое другое? — Гришка от неожиданности привстал, уставился недоуменным взглядом на Кравца.

— Сейчас узнаешь.

Он не спеша поправил листы в уже знакомом Гришке уголовном деле, завязал тесемочкой и положил на книжную полку. Затем не спеша поднялся, и Гришка отметил на его лице оригинальную улыбку, которая появлялась очень редко.

— Пойдем.

Быстро прошли по коридору, завернули в правое крыло здания и вместе вошли в кабинет начальника милиции.

— Бывший подследственный Качур, — отрекомендовал Кравец и удалился в дальний угол.

Гришка стоял у дверей и широко открытыми глазами смотрел то на начальника милиции, стройного высокого брюнета, то на рядом сидящего в квадратных очках седовласого мужчину в гражданском, с чисто выбритым лицом, читавшего какие-то бумаги и даже не обратившего внимания на вошедшего. Только тогда, когда Гришка сел, седовласый долго и пристально посмотрел на него, сощурил глаза, словно сравнивал его с кем-то, затем снова уставился в бумаги.