— Как же тебя кликать теперь? — поинтересовался князь.

— Альдаген, — с гордостью ответил охотник. Марфинька была удивлена таким именем.

Зазвенели топоры на берегу Белого моря, застучали молотки по долотам, стружки и щепья летели в огромный костер, длинным языком лизавший прибрежные кусты и деревья. Марфинька сидела на бревне, на длинной заостренной палке жарила в огне куски мяса косули, прикрывая лицо рукой от огнедышащего костра. Князь торопил дружинников. Почти три седмицы занял путь к Беломорью, сколько впереди — неизвестно, а время летит быстро, и в намеченное, видимо, не уложиться. Не затянулся бы поход до сильных холодов. Покуда тепло, светит солнце, покуда достаточно корма лошадям, покуда дни длинные — надо торопиться. Князь сам выбирал деревья на постройку плотов, сам с топором в руках очищал с поваленных стволов ветви и сучья, делал метки — где и что крепить.

Альдаген не отходил от князя ни на шаг. Подсказывал, какое дерево надежнее в воде, какую ель рубить на мачту, из какой породы готовить весла. Охотник был сведущ в этом деле, и князь, прислушиваясь к его советам, чувствовал себя увереннее, настойчивее. Охотник предложил срубить большое дерево и сделать лодку-однодеревку. Для страховки на море. Но князь отказался:

— Времени на это нет, да и надобности. Купно — веселее будет.

Альдаген недовольно покачал головой:

— На таких ладьях, князь, варяги через всю Русь в Константинополь добираются.

— Ты пошто, — удивился князь, — и в варяжских землях бывал?

— Бывал. Их город Упсалу видел.

— Что же ты делал там?

— В полон меня забрали варяги силой на озере Нево. Привязали к борту однодеревки, дали в руки весло. Через все Варяжское море гнал я их ладью.

— Один?

— Таких, как я, было десять невольников.

— А где научился плоты строить?

— У варягов. Пригнали мы ладьи к берегам, помогли выгрузить добро, они и сказали: можете жить и работать у нас до следующего похода, а нет — можете возвращаться назад. Тогда и начали строить мы свой плот. На всех — одно сечево29. Но порубили лес, связали. Все лето добирались в свои земли.

Князь на минуту оторвался от дел, посмотрел охотнику в глаза:

— Неужто так в земли родные хотелось?

— Родная земля она и есть родная, — ответил Альдаген. — Посулы великие были мне: жилище, жену-варяжку предлагали, а мне в родные края хотелось. Мать и отец там… Хижина своя, земля своя.

Князь еще больше удивился, услышав эти слова.

— Со мной идти пошто согласие дал, коль мыслишь так?

Охотник не стал скрывать своих намерений:

— В походе к саамам верой и правдой буду служить тебе, князь. В охоте надежей буду, в беде не кину. А коли живы-здоровы останемся и вернемся назад к Онеже-озеру, не надобен я тебе стану. Отпустишь ты меня. Согласие-то на время…

Князь промолчал. Задумался. Видимо, он, как и Марфинька, неладное почувствовал в его словах. И высказал жене свое сомнение. Крепкие и умные люди нужны тогда, когда в них нуждаешься. А потом — воля их. Но путь впереди долог, опасен, князь и решит, как поступить с охотником. Не из тати30 ли он? Слишком прыток, знающ, нагл… Надо воеводе подсказать, чтобы на первых порах глаз с него не спускал.

Когда работы были закончены и плоты спущены на воду, князь отдал распоряжение: одной части дружинников на конях следовать в северные карельские земли по западному берегу, вторая часть во главе с князем поплывет на плотах по морю. Игорь Василькович полагал, что перевезти всех лошадей на плотах невозможно. Но на плотах можно намного быстрее добраться до северных земель и начать там раньше охоту на зверя. Вторым доводом служило то, что для переправы через море всем лошадям не хватит корма. Десять оставшихся на берегу дружинников с лошадьми проводили в плаванье тридцать дружинников на трех плотах с шестью лошадьми — по две на каждом. Южный ветер наполнил парусину, гребцы налегли на весла, и плоты вскоре исчезли из виду.

К ночи море стало неспокойным. Бледное солнце, недавно скрывшееся за горизонтом, еще посылало слабое зарево, и небо было светлое. Благовест и Альдаген сидели на первом плоту у шалаша, построенного для Марфиньки и князя, рассматривали небосвод. Полярная звезда искрилась голубым отсветом, в чистом небе ярко виднелась среди немногих других светил. По ней держали путь.

На рассвете, когда ничего, казалось, не предвещало беды, ветер вдруг резко изменился. Все кругом заволокло низкими тучами, и хлынул дождь. Молнии гуляли по небу огненными змеями, раскаты грома глушили крик, поднявшийся на плотах. Белые громадные волны накатывались на неустойчивые плоты. Марфинька, перепуганная и растерянная, забилась в угол шалаша и неистово молилась. Лошади, не устояв на ногах, легли на настил, и дружинники привязали их веревками, чтобы не смыло в воду. С третьего плота все же одна лошадь, проломив поручни, упала в море. Дружинники пытались спасти ее, но не успели. В волнах долго слышалось надрывное ржанье, молящее, просящее, но шум налетавших волн вскоре заглушил его. Плоты потеряли ориентир. Князь без шапки, весь промокший до нитки, метался по плоту, отдавал распоряжения, которых, казалось, никто не слышал. Но его присутствие внушало дружинникам веру, силу, они его чувствовали, скорее подчинялись жестам, нежели словам.

Поиграв плотами еще несколько часов, море, словно выбившись из сил, стало успокаиваться. Ветер стих, дождь прекратился. А еще через полчаса выглянуло солнце.

Альдаген первым заметил, что они плывут не по намеченному маршруту.

— Князь, — сказал он. — Солнце должно быть по правую десницу.

Игорь Василькович подошел к Благовесту. Лицо его было бледное, глаза воспалены, мокрая одежда сковывала привычные быстрые и решительные движения.

— Пусть Гаврила соберет плоты по одну линию и движется по пути, указанному Альдагеном. Ты же, волхв, приготовь снадобье от переохлаждения и первую чашу подай княгине. Затем — всем воям.

Разбросанные штормом плоты один за другим подошли к главному, изменили курс. Из шалашей достали остатки сена и свежей травы — отдали лошадям. Солнце поднялось выше, и на путников хлынули теплые лучи. Дружинники сбрасывали с себя одежды, выжимали из них воду, сушили. На корме, на ведущем княжеском плоту, взвился дымок, заполыхало пламя. — Благовест в бронзовом сосуде варил снадобье, кипятил воду. Марфинька из шалаша не выходила. Ее одежда сушилась у костра, а она продолжала молиться за счастливый исход, мучаясь тем, что причиной несчастья стала она — женщина. Эта мысль все чаще и чаще стала тревожить княгиню.

— Не горюй, — утешал ее князь. — Твоя молитва спасла нас. Скоро выйдем на твердь и все изменится. Назад поедем на комонях.

— Не надобно мне было идти с тобой. Правду говорил, — загорюнилась Марфинька.

— Не верю в то.

Снова поднялся теплый южный ветер. Дружинники спешно натянули парусину. Плоты, словно проснувшись от неспокойного сна, легко заскользили по волнам дальше на север. Все оживились, стали вспоминать ненастный рассвет, подробности. Марфинька, переодевшись в сухие одежды, вышла из шалаша. В дружинницких портах, без шапки, с распущенной косой. Теплый ветер подхватывал волосы, трепал их, а в глазах ее, как в чистом небе, искрилась радость. Нет, не она виной тому, что взбушевалось море. Глубокие воды неспокойны, как и человек. Они воспротивились другому ветру. Ветер северный виноват. Дружинники с восхищением и завистью смотрели на нее, голоса их стихли. Взгляд Альдагена, завистливый и жадный, скользил по ее телу. Марфинька отвернулась. И вдруг кто-то на рядом идущем плоту запел песню. Ее подхватили другие. И над морем, безбрежным и ласковым, поплыла дреговичская протяжная мелодия, похожая на торжественную молитву.

Перед закатом солнца вдали показались сплошные контуры деревьев, синева гор. Возбужденные дружинники ликовали: