Звездное покрывало висело надо мной. На черном небесном бархате горели, переливались бриллианты, всматриваясь в них, я видел, как они дрожали, словно промерзнув от холода. Даже луна, похожая на кусок голландского сыра, будто качалась на единственном облаке.

Ко мне незаметно подошел Витька. Присел, вздохнул. Тень от его фигуры упала на край скамейки.

— Ну что, — спросил я его тихо. — Есть новости?

Настроение у Витьки резко отличалось от того, с которым он приходил ко мне раньше. Он улыбался, ерзал на скамейке, часто запускал свои длинные пальцы в короткую прическу.

— Меня, кажется, из сообщников перевели в свидетели…

— Что значит перевели? — удивился я. — Не корова же ты, что перевели из стойла в стойло.

— Выходит, нет прямых улик, — сбитый с толку, неуверенно ответил Витька. — Я мотоцикл не брал. Даже к нему не прикасался.

— Ты что, — поразился я, — тоже уверен, что я украл мотоцикл?

— Я не уверен… Но ничего не видел и ничего не слышал.

— И Оксанки не видел у калитки?

— Нет.

— И голоса ее не слышал?

— Нет.

— Зачем же тогда на допросе сказал, что Оксанка разрешила мне взять мотоцикл?

— Думал, так будет лучше.

— Значит, соврал?

— Как тебе сказать… — юлил Витька. — Тебе же легче. Отпадает групповая…

Это известие меня покоробило. Они что, сговорились или как? Интересно: неужели и Оксанка все будет отрицать? Если так…

Баба с воза, коню легче…

Я встал. Больше мне с Витькой говорить не хотелось. Он шмыгнул носом, заерзал, хотел что-то сказать, но так и остался с открытым ртом…

Конечно, Витька ни в чем не виноват. У меня сразу возникло желание напомнить ему о собаке, которую он напичкал снотворным, о бензине, который он переливал из своего в мой, то есть в Певневский мотоцикл, о его идее стянуть мотоцикл у председателя, но я подавил в себе эти подлые мыслишки. Что с того, что он это делал или думал делать? Мотоцикла-то не крал. У него есть свой. Пусть старенький, но свой… Может, это и погубило меня. У меня закипела ненависть к Витьке: друг называется! А когда дело серьезное возникло — в кусты! Радехонек, что отделался легким испугом.

Я догадывался, что его отец, колхозный завскладом, не раз уже побывал и у председателя, и, наверное, в милиции. Фома Гусак — в деревне у него прозвище Политик — не хуже прокурора знает законы. Самому не раз приходилось сидеть перед следствием: и в качестве виновного, и в качестве свидетеля. Но всегда он оказывался не виноват. Бывало, отделывался штрафом и снова шел заведовать своим складом. Значит, Витька уже свидетель…

— Знаешь что, Гусь, — неожиданно предложил я. — Со свидетеля уже не тот спрос, что с обвиняемого. Давай съездим вдвоем к следователю и честно все расскажем. Ну, как бы тебе объяснить… Совесть свою очистить, что ли? Ведь мы и в самом деле врали и запутали себя и следствие. Ты одно говорил, я — другое… А так — начистоту. До мелочей… Что будет, того не миновать.

После своей тирады я насторожился. Согласится Витька или нет? Не согласится — трус и негодяй. Теряю своего единственного друга. Об этом я скажу ему тут же, дам по шее, и на этом наша дружба закончится. Поеду с исповедью один.

— Ты документы все подготовил в институт? — вдруг спросил Витька, чем окончательно ошарашил меня.

— На кой черт они мне! — огрызнулся я. — До этого ли теперь?

— В таком случае — поедем завтра же. Заодно возьмешь и необходимые документы.

На душе у меня стало светло…»

Утром Гришка снимал повязку с головы. Длинный бинт, сползавший как змея, наматывал в левую руку, правой осторожно отрывал на макушке, где он пропитался кровью, присох и причинял боль. Стиснув зубы, Гришка рванул последний виток и вместе с тампоном оторвал повязку от раны. Рана оказалась пустяковая: сантиметра на три рассечена кожа. Парень осторожно начесал на рану волосы, побрызгал лаком. Отцовской электробритвой убрал с лица темный пух. Желтых пятен под глазами уже не было. Переоделся в новый костюм, белую рубашку украсил пестрым галстуком. Стал во весь рост перед зеркалом…

А что? Вот он, как есть… Высокий, стройный, волевое худощавое лицо, глаза янтарного цвета, брови с резким изломом, нос прямой, острый, крупные, редкие зубы, губы толстые, длинные, будто на них застыла затаенная боль. Эти губы придают лицу какое-то недовольство. Но так должно и быть. Гришка редко бывал чем-то доволен по-настоящему. В его жизни всегда чего-то не хватало. Отец по этому поводу выразился вполне определенно: ходишь, как белены объевшись… Оглядев себя сзади, со стороны, и оставшись собой все-таки удовлетворенным, Гришка решил ехать в райцентр без головного убора. На свежем воздухе, решил, рана быстрее заживет.

На улице уже поджидал Витька.

— Может, на мотоцикле махнем? — предложил.

— Ты что, спятил? — ужаснулся Гришка. — Да я больше в жизни…

— Ладно, потопали на остановку.

Сергей Иванович Кравец принял ребят сразу же. Его ничуть не удивил этот внеплановый визит. Рано или поздно так должно было случиться. Старший лейтенант знал из опыта, что придет время и попавшие в беду, после раздумий, размышлений, сами расскажут, уточнят детали преступления, повод, подтолкнувший к нему. Окинув оценивающим взглядом Гришку, он заметил в нем какую-то внутреннюю перемену и первым начал разговор:

— Решили начистоту?

— Да, — в один голос ответили друзья.

— Слушаю.

Гришка начал с того, что у него появилось страстное желание заиметь мотоцикл. Но ему, как и раньше, в жизни не повезло. Отец отказал, по лотерее не выиграл, Витька сдрейфил — побоялся отца. Да, действительно он увидел новый мотоцикл в сарае у председателя. Вначале мелькнула мысль, подсказанная Витькой: украсть… Но вскоре он эту идею отбросил напрочь…

Следователь сидел, скрестив руки на груди, внимательно слушал. Гришке это показалось даже обидным: он пришел рассказать всю правду, а следователь даже не ведет протокол. И не выдержал:

— Вы же ничего не записываете!

— Не волнуйся, — улыбнулся Кравец. — Пишем.

И только теперь Гришка заметил у чернильного прибора маленький микрофон. Парень на минуту стушевался, а дальше, успокоившись, продолжил рассказ. Витька изредка уточнял детали. Получалось, что они совершенно не виноваты и ни о каком преступлении не думали.

— Хорошо, — сказал следователь. — Ты, Качур, утверждаешь, что мотоцикл тебе разрешила взять Оксана Певень?

— Да, — уверенно подтвердил Гришка.

Старший лейтенант порылся в папке, лежавшей перед ним, достал один из исписанных листов и показал Гришке.

— Чей это почерк?

— Оксанин, — без запинки ответил парень, узнавший ее летящий почерк.

— Читай!

Гриша взял лист, протянутый ему следователем. Это было вроде объяснительной. У Гриши заходили желваки на скулах.

Гришка не раз, а несколько раз успел прочитать этот гнусный поклеп, написанный на имя следователя Кравца. В его душе что-то надорвалось, хотелось провалиться сквозь землю, испариться, исчезнуть…

— Что скажешь теперь? — жестко спросил следователь.

Ну что сказать после этого? Смысл написанного ясен, почерк Оксанин. Да и бегство ее в Гродно подтверждает, что, сделав свое черное дело, оставила его на произвол судьбы. Какая подлость! Ради чего она пошла на такой обман? Что плохого сделал он ей? Он же только хорошее…

— Ну? — напомнил старший лейтенант.

— Вранье! — крикнул Гришка и вскочил со стула.

— Чье? — сразу же последовал вопрос. — Ее или твое?

— Оксаны Певень, ее…

Кравец, прищурив глаза, плотно сжав свои тонкие губы, пристально смотрел на Гришку, что-то усиленно обдумывал. Его, кажется, встревожил этот ответ подследственного… Неожиданный, естественный, вырвавшийся из глубины души…