— Они нашли ее тело. Судя по золотому медальону, который я подарил ей, это Поппи.

Марина сидела как немая и ждала продолжения.

— Им нужно провести опознание. Я должен выехать завтра, как можно раньше.

— Да. — Она поднялась, налила в стакан виски и поставила перед Франсуа. — Вы должны позвонить Лайаму.

— Что? Лайаму? О Боже… — Франсуа заставил себя выпрямиться и усталой стариковской походкой двинулся в прихожую. У двери он обернулся. — Зачем ей понадобилось прилетать? Черт побери, что толкнуло ее на это безумие?!

— Если бы я знала ответ на этот вопрос, то открыла бы тайну жизни, — сказала ему Марина.

— Да, — вздохнул он.

На сей раз его не было целую вечность. Вернувшись, он грузно опустился в кресло и снова закрыл глаза.

Марина сидела и следила за ним. В ее прошлой жизни тоже были такие моменты. Скорбь и невыразимая боль. Смерть матери, измена мужа. Она хранила спокойствие, зная, что пережить боль можно. А со временем все наладится.

Она налила Франсуа еще. И себе тоже. Они молча выпили. А затем Франсуа внезапно заговорил.

— Когда кто-то умирает, ты начинаешь думать о нем. А потом о себе. Душит раскаяние. Начинаешь казнить себя за все ошибки, которые ты совершил. И за то, что должен был сделать, но не сделал.

— Да, — согласилась Марина.

— И ничем не можешь помочь.

— Нет, — снова согласилась она. — Если в тебе осталось что-то человеческое, ты не можешь не казнить себя.

Он сделал большой глоток, закинул голову, закрыл глаза и погрузился в мрачные раздумья. Марина следила за ним и думала: будь я моложе и будь он моим, я пошла бы за него на костер. Красивый, благородный и чувствительный. Мятущийся и желанный.

— Есть и еще кое-что, — сказал Франсуа, зажмуриваясь с таким видом, словно ему под ногти загоняли раскаленные иголки.

— Да?

— Начинаешь казнить не только себя, но и других, — тихо ответил он.

— А-а… О да, тут вы правы. Мы ведь только этим и занимаемся, верно? Я сужу по собственному опыту.

Она ждала, готовая услышать еще что-нибудь. Услышать, подумать и ответить.

Но сегодня Франсуа уже сказал больше, чем мог. Он не был готов к исповеди. На несколько мгновений он сбежал от чувства вины и отчаяния и сумел увидеть свет разума в конце длинного тоннеля исковерканных и отравленных мыслей. А сейчас вновь вернулся в камеру, забаррикадировал дверь и законопатил щели.

— Завтра я накормлю Леонору завтраком и отведу ее в школу, — сказала практичная Марина. — Вы сами скажете ей?

— Да. А…

— У нее по-прежнему остаетесь вы, — деловито напомнила соседка. — Отец, который воспитывал ее два последних года.

Франсуа слегка вздрогнул и открыл глаза.

— Леоноре только шесть лет. Дети не должны терять родителей в столь юном возрасте.

— Нет. Но вам не кажется, что Леонора потеряла ее, когда Поппи оставила вас обоих?

О Господи, как она посмела сказать ему об этом в такой час? Наверно, потому что это была правда. Правда, которая могла ему помочь.

— Вы думаете, ей лучше пойти в школу? — спросил Франсуа.

— Посмотрим. Я бы удивилась, если бы она не пошла. Детям нужно, чтобы все было как всегда. Более-менее. Не согласны?

— Да. Вы правы.

Оба прекрасно помнили, что завтра Леоноре предстоит долгожданный урок в языковой группе Зои Пич. Но никто из них не заикнулся об этом.

Глядя на почерневшее лицо Франсуа, Марина инстинктивно догадалась, что на тему «Зоя Пич» наложено табу. Запретная зона. А Франсуа мог вытравить из памяти образ Зои, мешавший ему оплакивать покойную Поппи, только одним-единственным способом: возненавидев его.

Леонора сидела за столом и ела рогалик. У ее ног крутился ненасытный Риск и требовал свою долю.

Утром Франсуа очень бережно разбудил ее и сказал, что мамин самолет разбился и что мама умерла. Почувствовав, что папина печаль заполнила всю комнату как осенний туман, Леонора обвила его шею руками и постаралась утешить. А потом он попрощался и отправился на вокзал, потому что ему надо было ехать куда-то далеко. Но вечером обещал вернуться.

— А мама когда-нибудь приедет к нам? — спросила Леонора Марину.

— Нет.

— Я могу видеть ее в моей голове. — Она прищурилась. — Немножко.

— Да.

Леонора отломила еще один кусочек рогалика, Риск задрал нос и задрожал.

— А если я соберу те розовые лепестки, которые облетели с деревьев в парке, заверну их в чистый носовой платок вместе с часами, которые прислала мне мама, положу их на тот большой камень в саду и сосчитаю до ста, тогда она вернется?

— Нет, — мягко сказала Марина. — А ты действительно умеешь считать до ста?

— Да! И по-французски тоже.

— Молодец… — Марина помолчала и спросила: — Ты пойдешь сегодня в школу?

Леонора была сбита с толку.

— Я всегда хожу в школу.

— Я знаю. Но папа сказал, что если ты хочешь, то можешь остаться здесь.

— Сегодня понедельник, — ответила Леонора. — По понедельникам приходит Зоя.

— Да, — согласилась Марина.

— Можно сказать Зое про маму?

Марина смотрела на серьезного, сосредоточенного ребенка и чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

— Конечно, можно.

Догадываясь о том, какая страшная сцена разыгралась между Франсуа и Зоей вчера вечером, Марина серьезно сомневалась, что Зоя сможет прийти в школу. Для этого требовались чрезвычайная преданность делу, железные нервы и смелость.

Они с Леонорой шли в школу. Дорога занимала всего десять минут, но приходилось подолгу стоять на перекрестках, потому что движение было сумасшедшее. Не помогали ни светофоры, ни регулировщики.

Марина крепко держала девочку за руку и не сводила с нее глаз. Казалось, Леонора крепилась и все понимала. Но дети реагируют на смерть не так, как взрослые. Дети верят в волшебство, в сны и фантастические перевоплощения.

Однако у Марины было странное чувство, что Леонора, предложившая магический способ воскрешения мамы и получившая отрицательный ответ, испытала облегчение. Ох, бедная Поппи, думала Марина. Ты ушла, чтобы начать новую жизнь. И из-за этого потеряла ребенка.

У школьных ворот Леонора подставила лицо для поцелуя.

— Папа всегда целует меня в обе щеки. Сначала в ту, а потом в эту.

— Потому что он француз, — ответила Марина, с удовольствием выполняя указания Леоноры.

— А потом я целую его, — сказала Леонора и уткнулась носом в щеку Марины.

— Я зайду за тобой днем, — сказала Марина.

Леонора шагнула в сторону школы, потом вернулась, с неистовой силой обняла Марину и, наконец, ушла.

Марина медленно шла домой, вытирая глаза и шмыгая носом.

Франсуа вернулся только в восьмом часу вечера, усталый, но спокойный. Он обнял Леонору и положил руку на плечо Марины.

— Мы приготовили ужин, — сказала Марина. — Только благодаря указаниям Леоноры, потому что мне могли бы дать приз как худшей стряпухе на свете.

Она пыталась поднять ему настроение. Но Франсуа это напомнило о Зоином признании в неумении готовить и о последовавшей за ним катастрофе, уничтожившей их любовь. Его рана открылась вновь. Он сбегал домой, вымыл лицо холодной водой и вынул из подвала бутылку вина.

Если бы не Леонора, он бы сел и напился, чтобы вытравить из памяти последнюю встречу с Поппи. Мертвой женщиной с лицом, распухшим от долгого пребывания в воде. Да, это была Поппи, но не имевшая ничего общего с той Поппи, которую он знал.

Глядя на нее, Франсуа чувствовал странную пустоту. А позже, апатично сидя в поезде, спешившем на юг, он продолжал гнать от себя образ Зои, копошившийся на периферии его сознания и пытавшийся пробраться в него. Франсуа не имел права думать о бывшей любовнице; ему следовало вспоминать бывшую жену.

Франсуа с детства привык относиться к мертвым с большим уважением. К тому времени, когда поезд прибыл на вокзал Кингс-Кросс, он успел подумать как о мертвых, так и о живых и пришел к выводу, что не имеет права снова любить женщину.