Запинаясь на каждом слове, она стала рассказывать ему о Штефане. Рассказ был подробным; он начался с того момента, как Зоя не обнаружила мальчика в школе, и закончился изложением диалога с его дедушкой и бабушкой.

Франсуа был очень любезен: он слушал внимательно и даже время от времени задавал дельные вопросы. И в то же время он смотрел на Зою как на чужую, незнакомую женщину. Словно она для него ничего не значила. Зоя не смогла этого вынести. Она вскочила, подбежала к креслу и опустилась перед Франсуа на колени.

— Ох, Зоя, Зоя, — тяжело вздохнул он. — Дорогая моя, эти твои сны… с ними нужно покончить. Ты должна командовать ими, а не позволять им командовать тобой.

Она подняла глаза, полные слез.

— Не могу…

— Можешь! — Зоя ничего не ответила. Почувствовав ее сомнения, Франсуа начал развивать свою мысль: — Зоя, если ты не сумеешь взять себя в руки и уничтожить эти сны, они уничтожат тебя. — Она задумчиво кивнула. — Все это твои фантазии, мрачные фантазии, но они могут помешать нашей совместной жизни. Ты понимаешь это?

Зоя склонила голову:

— Да…

Франсуа почувствовал себя так, словно ударил беззащитного ребенка. Тем не менее, он продолжил экзекуцию.

— Зоя, послушай меня. Мы с Леонорой отправимся на эту свадьбу. Сядем на самолет и полетим в Нью-Йорк. Все решено. Нас ничто не остановит. Даже ты, милая.

Наступила долгая, томительная пауза.

— Да. Я понимаю…

Он погрузил пальцы в ее волосы и начал медленно массировать голову.

— Ты можешь одолеть это наваждение, дорогая. Можешь!

Прикосновение Франсуа заставило ее расслабиться, Зоя посмотрела на него с отчаянной надеждой.

— Ты можешь сделать это, — тихо сказал он. — Я помогу тебе. Любовь сильнее снов.

У Зон засияли глаза, и он понял, что нашел нужные слова.

— Франсуа!

Ее голос дрожал от любви.

Рожье приложил палец к ее губам.

— Молчи, — строго сказал он. — Ни слова.

Он откинул покрывало, поднял Зою на руки и бережно положил на кровать, Затем наклонился, поцеловал и властно положил руку на ее, шелковистое бедро.

Марина и Леонора сидели на кухне, мурлыкали арию птицелова из «Волшебной флейты» и готовили на ужин «жабу в норе». Сегодня Леоноре впервые предстояло ночевать у Марины, потому что папа собирался остаться у Зои. Леонора выглядела ужасно довольной. Не последнюю роль тут сыграла перспектива спать в крошечной комнате для гостей, на старой металлической кровати с панцирной сеткой, под кружевным покрывалом, на котором позволили лежать Риску — при условии, что он не будет сползать со своего полотенца.

Пока Леонора аккуратно разбивала яйца и выливала их в чашку, Марина чистила провансальскую чесночную колбасу, которую Франсуа усиленно рекомендовал для придания особого вкуса этому изысканному блюду. И обе напевали.

Ария птицелова была у Леоноры самой любимой; правда, музыку она любила больше слов. Ей не хотелось думать о человеке, который лазает по деревьям, одетый в перья, обманывает бедных птичек и играет на дудочке, заманивая их в свои силки и сети. Все эти детали стали ей известны после упорной борьбы с текстом брошюры, приложенной к Марининым пластинкам с записью оперы.

— Тебе будет трудно, — предупреждала ее Марина.

Но Леонора ничуть не смутилась.

— Зоя говорит, можно читать что угодно. Если ты не знаешь какое-нибудь слово, надо попросить помочь взрослого. Зоя говорит, можно читать надписи на автобусах, таблички с названиями улиц и даже обертки из-под корнфлекса!

Зоя говорит, Зоя говорит… Марина лукаво улыбалась. Судя по словам ребенка, роман Зои и Франсуа летел вперед на всех парусах.

— Бедные птички! Их ловят и сажают в клетку! — пожаловалась Леонора, добравшись до очередного куплета.

— Не слишком переживай, — утешила ее Марина. — Насколько я могу судить, этот малый едва ли мог наловить много птиц. — Интересно, как она будет объяснять ребенку следующий куплет, в котором сластолюбец рассказывает о своем желании ловить птичек побольше и повкуснее — тех, у которых нет ни перьев, ни крыльев?

Секс всегда остается для детей тайной. Даже для самых умных. Невозможность отличить одно чувство от другого подогревает в них любопытство, и годам к шести родителям приходится решать, пора или не пора просвещать ребенка…

— Наверное, он сначала ловит их, а потом отпускает, — предположила Леонора, сосредоточенно размешивая яйца. — А после ужина еще послушаем?

— Если захочешь.

— Риск ведь не испугается, правда? Мы не будем слушать там, где гремит гром и рычат львы.

— По-моему, он и к этому привык. Мы так часто слушали это место, что оно его больше не «blase».

— Это значит «не беспокоит». Это по-французски, — догадалась девочка.

— Да, конечно! Я забыла, что ты хорошо говоришь по-французски. Ну, если он больше не боится «Волшебной флейты», придется пугать его чем-нибудь другим.

Леонора встревожилась.

— Ой, не надо! Бедный Риск!

Марина улыбнулась:

— Я шучу. — Она много лет не наслаждалась беседой с шестилетними детьми и совсем забыла, что эти неутомимые экспериментаторы со словами порой могут воспринимать некоторые шутки буквально.

— А Риск будет по мне скучать, когда я улечу к маме на свадьбу? — задумчиво спросила Леонора.

— Да.

— Он не забудет меня?

— Нет.

Леонора медленно водила ложкой в чашке и молчала.

— Ты очень ждешь этой свадьбы?

Девочка кивнула, но Марина не была в этом убеждена. Она следила за девочкой, которая скрывала боль и недоумение и упорно размешивала два яйца, приказав себе быть стойкой и смелой.

Тяжелое испытание для ребенка. Лететь на другой конец земли ради того, чтобы быть свидетелем краха собственной семьи. Стоять и следить за тем, как чужой человек займет место твоего обожаемого отца.

Ох, Поппи Рожье, какая же ты эгоистичная сука, если бросила Леонору, едва вышедшую из младенческого возраста! Как ты могла? — с яростным осуждением подумала Марина. Но правда заключалась в том (и Марине это было известно лучше, чем кому-нибудь другому), что на самом деле она бранила самое себя, бессовестно бросившую собственных детей. Она никогда не могла простить себе эту вину, хотя ее дети были почти взрослыми и прекрасно понимали, что происходит.

Но даже когда Марина перестала видеть их каждый день, она не прекратила звонить им, писать, приходить в гости и приглашать к себе. И любить их. Так что в те безумные дни уходящей молодости ей пришлось труднее, чем им. А сейчас они сами взрослые. Оперившиеся, самостоятельные, добившиеся успеха, счастливые и, судя по всему, довольные жизнью.

Но Леоноре — прелестной, серьезной, смешной и ужасно трогательной — было только шесть лет. И, насколько было известно Марине, девочка не виделась с матерью шесть месяцев.

— Мама прислала мне платье, чтобы надеть на свадьбу… — Яйца давно превратились в белую пену, а Леонора все еще размешивала их. — Голубое. И я буду держать цветы.

— Это хорошо, — не слишком убежденно ответила Марина.

— Папа тоже подарил мне платье. — Тут на серьезном лице девочки забрезжила улыбка. — Желтое с зеленым поясом. С нами ходила Зоя и помогала выбирать.

— Ты можешь надеть голубое на свадьбу, а желтое на праздник, который будет потом, — предложила Марина, сразу поняв стоявшую перед ребенком дилемму — нежелание обидеть никого из родителей.

Леонора постучала черенком по чашке, положила ложку на стол и тщательно вытерла руки обвязанным вокруг пояса полотенцем.

— Папа тоже так говорит, — серьезно сказала она.

— Ну, значит, все правильно.

Женщина приподняла бровь и лукаво подмигнула Леоноре.

Девочка села и подперла рукой подбородок.

Поразительно задумчивый ребенок, подумала Марина. Чувствительный, как будто соткан из воздуха. И все понимающий.

— Я знаменитый птицелов — тра-ля-ля! — негромко замурлыкала она, затем сфальшивила, умолкла и подняла глаза на Марину.

— Ты прекрасно проведешь время, — сказала Марина, молясь, чтобы это оказалось правдой. — Тебя ждет большое приключение. Вместе с папой.