Один из независимых телеканалов должен был вот-вот начать выпуск документальной программы «Какой странный мир». Не самое многообещающее название, что и говорить. Мне было известно лишь, что снимать ее будут в основном за рубежом. Мне хотелось путешествовать, и я предложил им принять меня на работу. Собеседование было затянутым и чересчур мудреным, хотя, может, мне просто казалось так после мира мягкого порно, где все происходит на самых стремительных скоростях. Сначала я должен был встретиться в кафе с ассистентом какого-то ассистента. Затем очутился, окутанный клубами сигаретного дыма, перед несколькими людьми в костюмах, из которых только один задавал мне вопросы, а все остальные что-то записывали в блокнотах. Через неделю я наконец-то предстал перед продюсером, холеным мужчиной в блейзере, с усами, которые делали его неуловимо похожим на английского актера Дэвида Найвена. От него пахло лосьоном после бритья и сигаретами, которые он курил одну за другой. Офис у него был небольшой, без каких-либо отличительных признаков. На стенах висело несколько дипломов в золоченых рамах — видимо, награды за телевизионные шоу. Кукольная женщина в кимоно безучастно смотрела на нас из стеклянной витрины. На письменном столе покоилась ручка с золотым пером (очередная награда?), и подставку под ней обрамляли золотые младенцы, державшие на вытянутых руках корзины с цветами.
— Поздравляю, — произнес Найвен, — вы приняты. Будете работать в сценарном отделе.
Я выразил благодарность, надеясь, что он примет мое заикание за приступ энтузиазма.
— Вы знаете президента Джона Кеннеди? — спросил он прикуривая новую сигарету от наполовину выкуренной предыдущей.
Я ответил, что о Кеннеди конечно же слышал.
— Помните, что он сказал об Америке? Нам бы очень хотелось применять это правило на своем предприятии. Сделайте это — и у вас все будет в порядке.
Я ждал дальнейших разъяснений. Заметив мое замешательство, он засмеялся и процитировал мне дословно (ну, или почти дословно), что сказал Кеннеди:
— «Не думайте о том, что компания сможет сделать для вас, думайте о том, что вы можете сделать для компании».
Мне это не очень понравилось, но я на всякий случай кивнул — дескать, само собой разумеется.
— И кстати, вы пьете?
Следующее, что я помню: мы сидим в баре на шестом или седьмом этаже здания рядом со станцией подземки в Адзабу. Девушка в длинном бархатном платье негромко играет на пианино в узкой комнате, где, кроме нас, больше никого нет. Хотя всего лишь четыре часа дня, это вовсе не удивительно. Дэвид Найвен с гордостью демонстрирует мне персональную бутылку виски, которую вынули из застекленного ящика над баром и содержание которой он, несомненно, готов разделить со мной.
— «Джонни Уокер» черный, — настоятельно рекомендует он. — Всегда пейте только «блэк»!
Когда я начал расспрашивать его, что это за программа, о чем она будет рассказывать, кто ее будет вести и что потребуется от меня как сценариста, он внезапно стал странно уклончивым. «Скоро вы все узнаете», — только и ответил он, и мама-сан за барной стойкой уверенным жестом подняла бутылку, чтобы заново наполнить наши стаканы. Когда за окнами начало смеркаться, в комнату зашли несколько мужчин в темных костюмах. По их поклонам я понял, что они были коллегами Найвена. Не обращая внимания на меня, они спросили, кто я такой. Лишь когда Найвен представил им меня как нового автора, они смирились с моим присутствием и отползли в другой конец бара.
Найвен между тем напивался все больше и, несмотря на мои протесты, следил за тем, чтобы я не отставал от него. Ни слова о программе. Вместо этого он долго распространялся о себе, все ближе придвигая ко мне голову. Его считали «жутко политическим» студентом в Васэде, признался он.
— Ну, вы же понимаете, тысяча девятьсот шестидесятый… и все такое, а мы такие молодые и невинные…
Я сказал, что отлично его понимаю. Он был честолюбив и хотел снимать серьезное кино. Глубокие художественные фильмы, как этот француз…
Я постарался быть полезным. Жан-Люк Годар?
— Да-да, он самый. Но, вы же понимаете, в Японии нет такой возможности. Скоро вы сами это увидите. Все мы начинаем с прекрасных идеалов. А потом вырастаем — и понимаем, из чего сделан этот мир. Вот и для вас скоро все станет ясно. Но перед этим послушайтесь моего совета: повеселитесь хорошенько!
Когда же он перешел к слезливой истории о своем недавнем разводе, я лишь кивал, дабы показать, что я все еще с ним, но думал о совсем других вещах, которые находились очень далеко от этого ужасного бара.
Когда в третьем часу ночи я оставил его, он лежал в полном ступоре щекою на стойке, временами вздрагивая и бормоча «Мама» стоявшей за стойкой барменше. Я вышел на улицу подавленным. Шел дождь, от асфальта поднимался пар, и это странным образом напомнило мне о Горе страха. Идея работать на этого бездаря после горячих денечков с Бан-тяном была слишком ужасной, чтобы я мог о ней размышлять.
Оказалось, однако, что я недооценил его. Через неделю после нашей пьянки меня наконец-то представили ведущему программы. Найвен устроил ланч в одном из чопорных французских ресторанчиков на задворках Адзабу. В назначенное время в заведение вошла невысокая стройная женщина в желтой мини-юбке и темных очках. Ее волосы были уложены в высокую прическу, подобно роскошной меховой шапке. Она села за стол. Найвен объяснил, зачем здесь я. Она сняла очки и остановила на мне внимательный взгляд. У нее были самые удивительные глаза, которые я когда-либо видел у женщин: громадные и блестящие, скорее тайские или индонезийские, чем японские. Такие нездешние, что я даже подумал, не обошлось ли здесь без пластической хирургии.
— Познакомьтесь с Ямагути-сан, — сказал Дэвид Найвен, радостно улыбаясь и всем своим видом напоминая фокусника, который только что вытащил из котелка симпатичного живого кролика.
Изучив меня самым внимательным образом, женщина повернулась к продюсеру и сообщила, как она взволнована этим шоу.
— Вы знаете, — заговорила она, переполненная эмоциями, — я всегда хотела стать журналистом… когда была еще маленькой девочкой в Китае. Мне всю жизнь хотелось показать людям настоящий мир — какой он на самом деле и что в нем происходит. — Она вздохнула. — Но… вмешалось кино. Я никогда не хотела стать актрисой. Мне это навязали против моей воли. — Она вдруг радостно заулыбалась. — Но сейчас-то я решила наконец стать тем, кем мечтала: настоящим журналистом. А вы — журналист?
Вопрос обращался ко мне. Нет, сказал я, к сожалению, нет. Я снимаю фильмы.
— О!.. — Она была разочарована.
Найвен быстро объяснил, что я буду отвечать за формирование программ, написание сценариев, увязывать все друг с другом. А она будет репортером.
— Да! — воскликнула она в новом приступе энтузиазма. — Я буду репортером. Это очень важно. А вы позаботитесь об остальном.
Я спросил, о чем именно мы будем рассказывать. Найвен взглянул на Ямагути-сан, которая достала из белой кожаной сумочки изящный черный блокнот и пристроила его рядом с тарелкой так, словно собиралась записывать нашу беседу.
Найвен сказал:
— Программа, которая будет выходить в пятницу днем, нацелена на интеллигентных домохозяек, которые хотят, чтобы их информировали о важных событиях, происходящих в мире.
Да, подтвердила Ямагути-сан, именно так. Домохозяйки — прекрасная аудитория, поскольку именно они являются единственной надеждой человечества.
— Понимаете, Сато-сан, — объяснила она, — мужчины склонны к жестокости и разрушению. Они готовы воевать вечно. А женщины другие, вы с этим не согласны, Сато-сан? Женщины должны защищать своих детей. Вот почему женщины — наша единственная надежда. Я в этом абсолютно уверена. Только женщины могут остановить мужчин от полного разрушения нашей прекрасной планеты. Наша первая программа будет о войне во Вьетнаме.
Дэвид Найвен кивнул.
— Я не мог сказать вам об этом раньше, — произнес он опять же с видом профессионального фокусника. — Мы должны были держать это в тайне. Но теперь я уже могу раскрыть название нашего первого шоу: «Странный мир: Ёсико Ямагути ведет репортаж с линии фронта».
