Но я забегаю вперед. Канун нового, 1941 года. Сунув чаевые в руку швейцара в «Бродвей Мэншен», я прошел домой и отправился в спальню, чтобы переодеться для вечера, которого ожидал всю неделю. Моей гостьей на премьере нового фильма в кинотеатре «Катэй» станет подающая надежды молодая актриса Бай Ю. Очаровашка с нахальной улыбкой и китайскими ножками, длинными, плотными, стройными, — просто сойти с ума. Ее молодая грудь гордо вздымалась всем на обозрение, а попка в форме персика была уже готова к ласкам опытного мужчины.

Вот почему я хотел предстать перед ней в наилучшем виде. Я залез в ванну и довольно долго отмокал в мечтах о том, что я сделаю с этой шалуньей. Потом вылез, открыл платяной шкаф. И, к своему ужасу, обнаружил там картину полной разрухи. Каждый предмет моей одежды: китайские халаты, летние кимоно, форма Квантунской армии, мой белый шагреневый костюм, сшитый лучшим шанхайским портным Си Си Лао, французские рубашки от Шарве и даже мои итальянские галстуки — все было изрезано в клочья. Обрезки льна, шелка и шерсти были перемешаны так, будто в моем шкафу бушевал дикий зверь. Какой маньяк мог это сделать? Я терялся в догадках, но придумать ничего не мог. И, только включив свет в ванной, чтобы ополоснуть лицо холодной водой, удивился — как я не заметил этого раньше? Сильными, почти мужскими мазками на зеркале были выведены элегантные китайские иероглифы:

Ко вспышкам женского гнева мне не привыкать. Особенно к этому склонны китаянки. Чего только я не натерпелся с ними: слез, воплей, проклятий, побегов с моими деньгами. Но впервые в жизни жертвой бешеной ревности стал весь мой гардероб. Особенно злило то, что этот бессмысленный акт разрушения был просто капризом. Возможно, иногда я слишком вольно распоряжаюсь своими чувствами, срывая цветы удовольствия там, где могу их найти. Но, в конце концов, я мужчина. Не могу же я ощущать вину за то, чего не совершал. Да еще перед женщиной, которая знает меня лучше, чем моя мать. Как она может так плохо судить обо мне? Объяснение напрашивалось только одно: это сумасшествие настоящей любви.

В мартовском Синьцзине, как водится, стояли жуткие холода. Из-за метелей и снежных заносов даже «Азиатский экспресс» опоздал с прибытием. Что, должен отметить, случалось очень редко. Так редко, что этот ничего не значащий случай закончился самым печальным образом. Машинист нашего поезда, взяв на себя личную ответственность за столь непростительное опоздание, бросился под колеса экспресса, прибывавшего из Даляня. И по крайней мере, получил посмертное искупление грехов в виде сочувственных упоминаний в утренних газетах. Возможно, этот печальный инцидент подействовал на меня сильнее, чем я ожидал, но беспокойство уже поселилось во мне.

Амакасу вызвал меня в Синьцзин для участия в совещании. Обычно я всегда с удовольствием посещал маньчжурские киностудии, чтобы услышать самые свежие сплетни. Но в этот раз что-то очень гнетущее ощущалось в самом этом зимнем воздухе. После Шанхая широкие проспекты столицы Маньчжоу-го казались пустынными. Казалось, только солдаты и полицейские слонялись по ним под ледяным ветром и сбивались в теплые компании по ночам, а все местные жители сидели по домам на окраинах.

На заседании Клуба поклонников Ри Коран я присутствовал второй раз. По этому случаю в громадной, жарко натопленной гостиной отеля «Ямато» народу собралось еще больше, чем прежде. Постоянные члены клуба, включая Киси и Есиоку, уже давно приехали и, рассевшись перед камином в больших, плотно набитых кожаных креслах, грели руки, протягивая их к огню. С ними был высокопоставленный офицер из военной полиции, которого я не знал. Я, как и все, не очень-то любил военную полицию. Мы жили в страхе перед ней, даже если сами служили в Квантунской армии. Но этот молодой офицер по имени Тода еще и держался как форменный хлыщ — постоянно поправлял отутюженную складку на брюках и смахивал пылинки с коричневых ботинок, всем своим видом демонстрируя высшую степень нетерпения и чванливости.

Я знал, что меня вызвали сюда не просто так, но уважаемые господа не торопились перейти к делу. Киси говорил о банальных государственных делах: ужесточении мер по увеличению производства на фабриках и шахтах, подавлении бандитских вылазок и тому подобном. Полковника Ёсиоку спросили, как здравствует император. Очень хорошо, ответил он, почему-то рассмеявшись. Разве что Его Императорское Величество чувствует непреодолимое желание сменить свое место жительства. Ему там наскучило. Его жены являются для него постоянным источником треволнений. Он не может спокойно целый день смотреть фильмы с Чарли Чаплином. Мы должны быть благодарны опийному маку, сказал Ёсиока, за то, что Его Величество всегда успокаивается после трубки или двух.

— Спасибо правительству Маньчжоу-го, надо полагать? — уточнил Киси, обнажив выпирающие зубы в ухмылке, похожей больше на оскал.

Ноздри Ёсиоки тревожно расширились.

Амакасу поднялся с кресла сменить пластинку и предложил мне выпить. Заглянув в стакан с виски, он сказал, что хотел бы обсудить одну деликатную тему. Все устремили глаза на меня. Я напрягся и взял себя в руки.

— До нас дошла информация, — сказал он, — что между вами и Ри Коран возникли деликатные отношения.

Я начал было протестовать, но он предостерегающе протянул в мою сторону руку.

— В этом нет никакой необходимости, — сказал он, — абсолютно никакой. Мы знаем, что вы никогда бы не совершили столь необдуманного поступка. Информация пришла от весьма ненадежного источника, точнее сказать, от женщины, которая всегда создавала сплошные проблемы и с которой, как я полагаю, у вас были весьма теплые отношения.

Я был поражен: неужели моя Восточная Жемчужина смогла зайти так далеко, чтобы навредить мне? Испортить мою одежду — это одно, но это уже могло уничтожить меня самого. Офицер из военной полиции с сильным кансайским акцентом[20] начал читать мне мораль. Он все время трогал рукой то ширинку на брюках, то пряжку на ремне, будто проверял, все ли у него там в порядке. И надувался, как голубь. Меня от него просто тошнило. Но сделать ничего было нельзя. Приходилось слушать, как этот молокосос говорит мне, что связи с местными актрисами порочат дело нашей миссии в Азии. Каждый мужчина имеет право слегка поразвлечься, вещал он, но интимные отношения — совсем другое дело. Все должны видеть, что мы, японцы, стоим выше подобного скотства. Мы несем на себе ответственность прежде всего. Мы здесь не для удовольствия, а для того, чтобы обеспечить наше лидерство и всеобщую дисциплину. И все время, пока он произносил свою речь, откуда-то доносился нежный голосок Ри: «Китайские ночи, ночи наших надежд…»

К моему огромному облегчению, Амакасу сменил тему разговора. Правда, облегчение это длилось недолго. Ёсико Кавасима, сказал Амакасу, стала для нас большой проблемой. И даже больше чем проблемой — серьезной угрозой. Кроме того что она распространяет лживые домыслы о Ри Коран, она становится опасной идеологически. Выяснилось, что она совершенно недопустимым образом треплется о политике, болтает о том, что японцы продают китайцам опиум. И даже встречалась с некоторыми заблудшими японскими идеалистами для создания партии в защиту китайской независимости. Сейчас, когда наступило очень непростое время для нашей миссии в Азии, ясно без слов, что подобным вещам следует положить конец.

— Мы должны избавиться от нее, — объявил офицер военной полиции, переключив внимание на сияющие носы своих ботинок и поворачивая их в разные стороны. — И поскольку вы знаете ее лучше, чем кто-либо другой, — продолжил он, — а также чтобы дать вам шанс скорректировать свое неподобающее поведение, решение этой проблемы мы хотим поручить вам. — На его лице промелькнула неприятная усмешка. — Кроме того, вы же должны свести с ней счеты. Вам ведь будет это нетрудно после всего, что она сделала с вами, не так ли?