— В Харбине была замечательная синагога… — только и отозвалась Ёсико. На этом, к моему глубочайшему облегчению, тема была закрыта.

Адлер, демонстрируя безупречные манеры, воспринял невинные замечания Ёсико с юмором. Я был благодарен ему за то, что большую часть последующего разговора он посвятил ее роли в будущем фильме. Она не должна стесняться делать замечания, сказал Адлер, если ей кажется, что слова в роли написаны неверно. Самым важным было правильно выразить культурологические моменты. Роль у нее центральная, поскольку в фильме всего одна героиня-японка. Правда, есть еще японец, «хороший» токийский полицейский, его будет играть Сэссю Хаякава. Но роль Марико важнее, поскольку она в центре повествования.

В центре истории — цепочке предательств и взаимных измен — типичный сюжет из фильма категории «Б». Он начинался в Токио с неудачного ограбления, которое совершает банда из демобилизованных солдат. Парня по имени Вебер убивает кто-то из своих. Перед тем как умереть, он рассказывает японскому полицейскому (Хаякаве), что у него есть японская жена, Марико. Еще он говорит, что его лучший друг, который отбывает срок, Эдди Спэниер, приедет в Японию, как только освободится из заключения в Штатах. Вместо настоящего Спэниера приезжает полицейский (Роберт Стэк), который выдает себя за Спэниера, вступает в банду и берет для прикрытия Марико в качестве «девочки в кимоно». Сэнди, боссу банды (Роберт Райан), нравится новый парень. К сожалению, этому завидует Гриф, молодой бандит, правая рука Сэнди. Марико влюбляется в Эдди. Эдди рассказывает ей, что он не тот, за кого себя выдает, и охотится за бандой, которая убила ее мужа. Сэнди узнает об обмане. Он пытается убить Эдди. Вместо этого Эдди убивает Сэнди в парке аттракционов. Эдди и Марико, взявшись за руки, идут по Гиндзе.

Весьма незатейливо. Тем не менее проблемы возникли еще до начала съемок. Хаякава, добравшись из Голливуда до аэропорта Ханэда в нелепо-помпезном кимоно, как у актеров театра кабуки лет сто назад, пришел в ярость, когда представители японской прессы не встретили его в аэропорту, тогда как Роберту Райану устроили настоящую пресс-конференцию. И удалился в свою гостиницу в глубоком возмущении. Настроение звезды не улучшилось, когда он узнал, что должен делить свою гримерную еще с тремя актерами, вместо того чтобы пользоваться отдельной. «Я голливудская звезда, — протестовал он, — и я заслуживаю уважения!» Сэм Фуллер сказал ему, чтобы он поговорил с людьми со студии, а те посоветовали ему побеседовать со мной. Поскольку я ничего не мог сделать, он опять пошел на студию, откуда его снова направили к Сэму Фуллеру, который заверил Хаякаву, что на самом деле главная звезда конечно же он и что с людьми со студии будет немедленно проведена беседа. В итоге Хаякава получил-таки отдельную гримерную.

В первый день съемочная площадка должна была представлять собой дом Марико в Токио. Стюарт Вайс, художник-постановщик, сделал нечто весьма отдаленно напоминающее японскую комнату. Она выглядела скорее как роскошный ресторан в Чайна-тауне — с дурацкими красными фонариками и прочей восточной дребеденью. Японские рабочие, которые ставили декорации, были слишком вежливы, чтобы делать замечания. Если это то, что иностранцы хотят, то они это и получат. Ёсико сказала Фуллеру, что декорации выглядят очень странно. Фуллер ответил, что это его вполне устраивает.

— Ширли, — сказал он, — не забивай свою хорошенькую головку всей этой чепухой. Кино будут крутить в Иллинойсе, а не в Йокогаме.

— Но господин Адлер сказал, что…

— Мне плевать, что сказал господин Адлер. Не он кино снимает. Я снимаю. И говорю, что меня это устраивает.

Сказать, что Ёсико и Боб Стэк не очень нравились друг другу, значит выразиться слишком мягко. Она его на дух не выносила. Я так и не понял почему. Он был слегка занудный, это правда, и все время рассказывал о своей маме в Лос-Анджелесе. И хотя в его карьере случались крутые взлеты — он был первым мужчиной, который поцеловал Дину Дурбин на экране, — романтическим персонажем он все-таки не являлся. Ёсико любила мужчин, которые поднимали вокруг нее шумиху. Вот Боб Райан — тот шумиху устраивал несусветную. Она жаловалась мне, что Боб в нее по уши влюбился, хотя, по-моему, это ее совершенно не трогало. Скорее даже наоборот. Да и вообще-то Боб, истый католик и человек женатый, не имел репутации неотразимого сердцееда. Но за Ёсико мотался, как кобель за сучкой. Однажды я застал его, когда он барабанил в дверь ее гримерки и орал:

— Ширли, но я же люблю тебя!

Выглядело весьма непристойно.

Но Ёсико была профи. Я смотрел, как снимали знаменитую сцену со Стэком в китайском ресторане, который должен был изображать ее апартаменты. Он лежал на животе, на нем было нечто вроде черного похоронного кимоно с голыми плечами, а она, в ярко-красном кимоно, более подходящем для девицы из бара, чем для скромной молодой женщины, массировала ему спину.

— Где ты этому научилась? — мурлыкал он.

Совсем не удивительно, что голливудский дебют Ёсико весьма разочаровал всех.

Это случилось во время редкого и короткого перерыва между съемками на натуре: в субботу утром в моей квартире в Адзабу зазвонил телефон.

— Приве-е-е-е-т, — произнес тоненький голосок; говорок явно американский, возможно откуда-то с Юга, и почти бесспорно женский. — Как дела, Сид? Это я-а-а-а…

— Кто?

— Я-а-а-а, Труман…

Странное имя для девушки, подумал я. Я совершенно не имел представления, с кем говорю. Кто это?

— О-о, Сид! — наконец-то донесся ответ. — Труман, Труман Капоте. Паркер дал мне твой номер. Я подумал, может, ты станешь моим чичероне в этих садах порока… или мне стоит сказать — «моим Мефистофелем»?

Конечно, я слышал о Трумане Капоте. Я читал его «Другие голоса, другие комнаты». Я восхищался его талантом, но никогда не был с ним знаком — и уж точно не ждал от него звонков. К которым я, правда, уже очень скоро привык, поскольку в следующие восемь дней он звонил мне в любое время суток, выспрашивая, где купить лекарства от мигрени, где позавтракать, где выпить коктейль, где купить американские журналы или пару носков. Но в основном он звонил мне, чтобы сообщить, что ему скучно:

— Скучно, скучно, скучно, дорогой! И что, вообще нигде в этом безобразном городе нет ни местечка, где мальчик мог бы немного развлечься?

Я рассказал ему о прелестях Асакусы и Уэно. Интереса он не выказал.

Труман прилетел в Токио по договору с «Нью-йоркером» писать статью о Марлоне Брандо, который снимался в фильме у Джоша Логана в Киото. К сожалению, Логан запретил пускать журналистов на съемочную площадку и сказал Марлону Брандо, чтобы тот отказывался от любых просьб дать интервью. Он хорошо знал, что литературная шлюха вроде Трумана может сделать с его японским проектом. Поэтому Труман предпочитал сидеть взаперти в своей комнате в «Империале», как рассерженный заключенный («Это просто дом для престарелых в Арконе, Огайо, мой дорогой!»). А поскольку он не мог взять интервью у Брандо, он все время находился в дурном настроении: «Адских костров мало для этого еврейского педрилы Логана!»

Я решил, что единственный способ вытащить его из этого состояния, которое никому не приносит пользы, — подкинуть ему какую-нибудь любовную интрижку. Поэтому я устроил ему небольшую экскурсию. Он немного заинтересовался транссексуалами у храма Ханадзоно, сразу же отказался от мальчишек из баров в «синих» кварталах, хотя им он очень даже понравился — все никак не могли оторваться от его светлых волос и гладили его, как сиамского кота. Так мы ходили и ходили из одного бара в другой — и наконец успокоились в заведеньице под названием «Бокусин-но Гого», что значило «Послеполуденный отдых фавна». Со стены с фотографии на нас пристально смотрел Кларк Гейбл. Мебель — нечто вроде подделки под ампир из дешевого дерева, покрытого золотой краской. Труман тут же принялся занятно рассказывать о кровавых убийствах на американском Юге. Но как только я указал ему на одного многообещающего юношу, он, небрежно взглянув, тут же отвернулся и сказал: