— Да, тебе тьфу. Ты ее никогда не любил, а она у меня единственная родственница.

— Я не про то. Я думал, что умер кто-нибудь. А вещи — ерунда.

— А натерпелась сколько! Дом как свечка горел, — Вера Васильевна словно сама поверила этой выдумке, слезы у нее текли самые настоящие. — А без вещей как она будет жить? Ведь ничего не осталось.

— Написала она, что ли?

— Я на переговорный бегала. Она говорит, стою в одном халатике, больше ничего нет и все смотрят. Пришлите, говорит, сколько можете.

— Сколько?

— Рублей триста нужно.

— Ладно, пятьсот пошлем. Только не реви, а то опять печень заболит. Сейчас, что ли, в сберкассу сбегать?

— Сходи, я бы завтра отправила. А я пока ужин приготовлю.

Виктор Степанович перед уходом заглянул в уборную, способом номер два — бутылка в бачке, стакан там же утоплен — выпил полстакана. И даже крякнул от удовольствия, так хорошо пошло. Он подумал, что этот пожар даже очень кстати подвернулся, а то Вера бы педелю дулась, а так все сразу наладилось. Правда, пятьсот рублей — это сумма, ну уж ладно, тетка все-таки.

— Я быстро! — крикнул он от двери. — Может, пельмешек сделаешь?

«Ну это он много хочет! — подумала Вера Васильевна. — Да и не из чего пельмени лепить, сегодня столько забот, что даже в магазин не сходила. Или у него фарш уже куплен?»

Только в кухню пошла посмотреть — звонок, Тонька.

— Все в порядке, — сказала она, — отдала. Летун тоже удивился, что письма нет.

— А когда он летит?

— Сегодня, наверное. Но он сказал, что на днях обратно будет, за один рейс все не возьмут. А тут напрямую лету на военном самолете всего два часа. Так что ты готовься.

— Письмо я завтра на дежурстве напишу, мне в ночь идти. А ты не знаешь, какой магнитофон купить?

— Вместе пойдем.

— Это хорошо бы. А то я как его потащу? Но я тебя вот еще что попросить хотела. Может, ты узнаешь в милиции, как они новый паспорт дают, если потеряешь? Я боюсь чего-то.

— А за границу ехать не боишься?

— Да тихо ты. Чего ты орешь?

— Ты мне еще креп-жоржет должна, — сказала Тоня, — за это письмо.

— Дам, не бойся.

— А за милицию что дашь?

— Какая ты ненасытная, право. Даром даже плюнуть не хочешь.

— А чего же ты сама не идешь?

— И за милицию дам. Не веришь, что ли?

— Верю. Но лучше бы сейчас.

Пришлось Вере Васильевне опять чемоданы доставать, иначе Тонька не отстанет. Креп-жоржет она сразу: забраковала — цвет не ее, ей голубое не идет, она черная.

— А чего у тебя еще есть? И мне бы туфельки какие-нибудь.

— А Галочке я что пошлю?

— Да смотри, у тебя две пары: одну ей, другую мне.

— А сама босиком поеду?

— Не жадничай. Вон у тебя всего сколько. И чего ты копишь? Давно бы уж на барахолку снесла.

— А ты красные туфли положи, синие возьми.

— Да не идет мне синее. Сколько тебе говорить. У меня синего и нет ничего.

— А может, Галочке синие тоже не нужны?

— Кто тебе, в конце концов, дороже? — рассердилась Тоня. — Я или та девчонка? Кто тебе все делает?

— Ты делаешь. Но туфли красные я тебе не дам. Бери синие, если хочешь.

Сумела Вера Васильевна на своем настоять. Этой охламонке дай волю, она оба чемодана, унесет. Гляди как все в одну минуту перерыла! А кто она ей? Если бы Антон Бельяминович не посоветовал, Вера Васильевна ей бы ничего не дала. А Галочка, можно сказать, дочка приемная и подарок индийский уже приготовила. О ком Вера Васильевна в первую очередь думать должна?

— Ладно, — сказала Тоня, заворачивая туфли в газету, — в милицию завтра схожу. А магнитофон ты сама купи, скажи, чтобы самый лучший дали. Я в этом тоже ничего не понимаю.

«Сгодятся ему и покупные, — подумала Вера Васильевна, вспомнив о пельменях, которые ей на днях принесла Ленка. — А то думает, если деньги дал, то все ему сразу и простилось. Сильно много хочет».

Утром Вера Васильевна сходила к врачу, закрыла больничный. А чего тянуть? Печень пока вроде не болит. Да и хватит разлеживаться, собираться нужно, дел столько. Потом зашла в «Восход». Магнитофоны оказались дорогие, а самый лучший стоил триста тридцать пять рублей. Вера Васильевна купила бы что-нибудь подешевле, но этот был портативный — как небольшой чемоданчик. Наверное, такой удобнее для научной работы, легче его носить и меньше места занимает. И до дома его легче донести.

Однако вместе с коробкой получилось все-таки тяжело, и она битый час ждала такси около «Восхода», пока маленький нерусский дед (она видела его до этого много раз, он на телеге развозил по городу холодильники) не остановил перед ней свой «экипаж». Ехать так, на телеге, у всех на виду было стыдно, и Вера Васильевна костерила про себя Тоньку за то, что та отказалась с ней пойти — а подарки берет! Но хорошо, что хоть в милицию пошла, там тоже процедура не из приятных. А сказать возчику адрес, чтобы отвез магнитофон, а самой идти пешком, Вера Васильевна побоялась, Кто его знает? Может, он цыган.

— Дедушка, — сказала она, — сено-то где лошадке берешь?

— От горкомхоза работаем, — сказал он.

— Так это не твоя лошадка?

— У нас, между прочим, — сказал дед, оборачиваясь, — социализм давно построен. Может, слыхали?

— Да-да, — согласилась Вера Васильевна, почему-то смутившись. — А вы, значит, на лошадке?

— Гуманитарий я, к машинам не приучен.

— А что такое гуманитарий?

— Э! — сказал он. — Какое это теперь имеет значение? Может, пройдетесь немного, а то замерзнете.

«Ну уж нет, — подумала Вера Васильевна, — вежливые как раз и воруют. Не зря его сюда прислали».

Дома Вера Васильевна хотела сразу все упаковать, но вспомнила, что Галочка просила еще шоколадных батончиков для дочки, пришлось опять бежать в магазин. К Тоне она пришла уже в третьем часу, та только из милиции вернулась.

— Знаешь, — сказала Тоня, — с этим ничего не выйдет.

— А что, потерять нельзя?

— Потерять-то можно, но взамен на год временный дают. А кто тебя по временному за границу выпустит?

— Значит, нельзя?

— Никак. Я уж паспортистке намекнула, что, мол, хочу по турпутевке съездить. А она говорит: «Нет уж, сидите дома, если такая раззява!» Они там злятся, если паспорт теряешь. Ругают их, что ли, за это?

— Что же теперь делать? — спросила Вера Васильевна.

— Не знаю, сама решай.

— Значит, разводиться?

— Слушай, — сказала Тоня, — а на кой ляд он тебе вообще сдался? Сорок лет без него жила. Не обойдешься, что ли?

— Ты понимаешь, что говоришь?

— Да жалко мне смотреть, как ты мучаешься. А он, может, аферист какой-нибудь.

— А что же ты подарки от афериста принимаешь?

— Во-первых, не от него, а от тебя. Во-вторых, какие там подарки! Постеснялась бы говорить. А в-третьих, я ведь все и отдать могу. Прыгай тогда сама, как хочешь.

— Да ладно, это я так, не со зла. Значит, разводиться?

— Не знаю. Это ты чего притащила?

— Магнитофон и туфли для Галочки. Шоколадных батончиков еще положила. А то пишет, что в Индии нет.

— Ну да! Ты ей скоро из Магадана молоко к  завтраку посылать будешь.

— Письмо я на дежурстве напишу и утром принесу.

— Все бы уж сразу и принесла.

— А Виктор магнитофон увидит.

— Ты же разводиться хочешь, чего скрывать?

— Ладно, сама решу, а ты не лезь.

Так и расстались, довольно холодно. А чего Тонька со своими советами лезет? Ничего ведь не понимает. Это вообще, может, на, миллион жизней один раз приходится, чтобы такая встреча. А она говорит — перебьешься. Грубая она все-таки женщина.

Вечером Вера Васильевна прилегла отдохнуть перед дежурством. Но хотя Виктор и пришел почти неслышно, а потом телевизор включил еле-еле, сон не шел. Она забывалась на минуту или две, и сразу же начинался какой-нибудь кошмар, один раз она даже видела, как горит теткин дом в Ленинграде. Уснуть как следует так в не удалось.

Виктор тоже не спросил, послала она деньги тетке или нет. А как самой завести разговор на эту тему? Так и сказать — давай, мол, разведемся? Вчера для такого разговора хоть какие-то основания были. А сегодня что? Хоть бы эта шантажистка, что письма и открытки Антона Бельяминовича воровала, пришла. Вера Васильевна ей бы так и сказала: «Ну и расскажите все мужу!» А самой как начать?