Полезница* Она из золота красных лучей, овеяна пыхом полуденных ветров. Ее бурное сердце рождает кровавые зной и жаждет и жаждет. Рыжие дыбные косы — растрепанный колос! пламенны зарницы! звездные росы сметают, греют студеность речную, душную засуху стелют, кроя пути и дорогу каменным покровом — упорной коляной корой Полднем таится во ржи, наливая колос янтарно-певучий — веселую озимь. Полднем таится, и ждет изждалася Уф! захватило Много мелькнуло цветистых головок, — Постойте! куда вы? И тихо померкла говорливая тучка. Она не знает, откуда зашла и живет в этом мире? Кто ей мать и отец в этом мире? Она не знает, не помнит рожденья, но с зари до заката тоскует. Затопила очи бездонною синью васильков своих нежно-сулящих, в васильках васильком изо ржи сторожить. Ярая тишь наступающих гроз ползла по огнистому небу — там ветры, как псы, языки разметали от жажды. В испуге, цепляясь ручонками, в колосья юркнуло детское тельце — Дорогой, ненаглядный! — Она задыхалась, дрожала. Обняла и щекочет — — Кувыркался мальчик в объятьях, обливался кровью и кричал на все поле от боли. Напрасно! Нет утоленья, нет превращенья. Так с зари до заката тоскует. И рвет себе груди, рвет их огненно-белое тело. О, мрачный Омель! Туманность, вечно вьющая непохожие жизни! Икета* Кто в морозные лунные ночи так жалобно стонет? Кто осыпает с деревьев иней жемчужный? Кто упоением-негой льет тихие песни? И белые ночи белит и смущает затишье? Вы, женщины леса, вы, пленницы Енова царства, вы порожденье загадок Омеля, с губами подвижниц, верх сладострастья, бездна томленья. Чаруйте ж, ласкайте кличами тысячеструнных напевов, колышьте волнистые нивы волос своих томных, лелейте мраморность ликов и сладкие груди! Но отчего мне ясно сказалась в припеве тоска безысходная, горечь стесненных порывов, звон опрокинутых свадебных чаш? А Ты, увитая дикою розой, ясная, Ты стоишь и немеешь… И рыданье дрожит на устах, и бродят потерянно влажно-озерные взоры? Где плод человека? Икета — плод человека и женщины леса. Где твой ребенок? Икета — плод человека и женщины леса. Где твоя жатва? Темно-грустящий припев. Одиночество странных. Кутья-Войсы*
В полночь они пробудились от долгого сна и проклятья. В полночь по свету помчались с визгами, пением, свистом. Их зеленые волосы в тучах рассыпались, — вьются, мячкают месяц. Кто-то дернул за колокол. Рвутся глухо унылые звуки. Собрались в хоровод, — взялись за руки, и, взлетев, полетели, колыхая снежными грудями. Хохот-рыдание. Вой и стенание. Радость победы. Крики безумья. Скорбь гробовая. Песни царей… Идите! — Спешите! — Есть много забывших круг своей жизни замкнуть. Идите! Врывайтесь! Губите! Вам власти мгновенье. Полчища идут, метут. Стая гнетет, разрушает. В темнице рассвет голубой изнывает Крест золотой погребен, смехом засыпан, в косы замотан. Одежда проклятия сорвана с белого тела и брошена в прорубь. Бубыля* В тесном подполье глухом, как гроб, хоронится сгорбленный скорбью, навеки безмолвный Бубыля. Черви и плесень и всякие слизи кишат вкруг него и мутятся и точат жилище. Закрывайте плотнее двери, не говорите громко о счастье, расточайте удачу, без оглядки живите! Не ровен час… ты счастлив? — А он на пороге. Слышишь, скользнуло? кто-то мышью загрызся. Без кровинки, как сумерки, серый, водянистый он наводит стеклянные очи и смотрит — — Забудешь? Припомни! припомни! Темные мысли — что не вернется, непоправимо как черви впиваются в сердце, тянут всю душу, изводят… места мне нет… Места мне нет. Кикимора* На петушке ворот, крутя курносым носом, с гримасою крещенской маски, затейливо Кикимора уселась и чистит бережно свое копытце. |
