Несмотря на планы, которые изложила передо мной Нефертити, я расставалась со своим маленьким садиком с грустью в душе, но при этом постаралась взять с собой столько трав, сколько смогла, пересадив их в небольшие горшочки, а слуг попросила позаботиться об остальных ради меня. Они пообещали исполнить мою просьбу, но я сомневалась, что они и впрямь станут уделять должное внимание унаби или поливать мандрагору водой в нужных количествах.

Поездка в Фивы из Ахмима оказалась недолгой. Наша галера пробралась между зарослями тростника и камышей, а потом принялась рассекать мутные воды Нила, держа курс на юг, в сторону столицы фараонов. Отец, сидевший на носу, улыбнулся моей сестре, и она ответила ему улыбкой со своего места под навесом. А потом он поманил меня к себе пальцем.

– На солнце у тебя кошачьи глаза, – сказал он, – зеленые, как изумруды.

– Совсем как у мамы, – ответила я.

– Да, – согласился он. Но он подозвал меня к себе не затем, чтобы поговорить о моих глазах. – Мутноджмет, сейчас ты нужна своей сестре как никогда. Грядут опасные времена. Когда новый фараон восходит на трон, наступает период неопределенности, а сейчас – в особенности. Ты станешь старшей придворной дамой своей сестры, но ты должна быть очень осторожна в том, что делаешь и говоришь. Я знаю, что ты – честная девочка, – сказал отец и улыбнулся. – Иногда – себе во вред. Но при дворе нет места честности. Ты должна остерегаться Аменхотепа, – предупредил он, отвернувшись и глядя на воду. Там, на солнце, безжизненно обвисли рыбацкие сети. В это время дня все работы прекращались. – Кроме того, тебе придется сдерживать и Нефертити.

Я с удивлением уставилась на него:

– Каким же это образом?

– Давая ей советы в нужный момент. Ты обладаешь терпением и умеешь ладить с людьми.

Я покраснела. Он еще никогда не говорил мне ничего подобного.

– Нефертити горяча и вспыльчива. И я боюсь… – начал отец, затем лишь покачал головой, но так и не сказал, что имеет в виду.

– Ты сказал тете Тие, что Нефертити сможет руководить принцем. Но почему им нужно руководить?

– Потому что он тоже горяч и вспыльчив. И амбициозен.

– Но разве плохо иметь амбиции?

– Только не такие. – Он накрыл мою руку своей ладонью. – Сама увидишь. Просто держи глаза и уши открытыми, моя малышка. И, если поймешь, что назревают неприятности, сразу беги ко мне.

Отец понял, в каком направлении потекли мои мысли, и улыбнулся:

– Не волнуйся. Все не так уж плохо. В конце концов, это не такая уж и большая цена за корону Египта. – Он показал глазами на берег и сказал: – Ну вот, мы почти на месте.

Я посмотрела вдаль через нос галеры. Теперь, когда мы приблизились ко дворцу, кораблей, длинных судов с треугольными парусами, как у нас, стало намного больше. Женщины подбегали к бортам своих лодок, чтобы взглянуть на нашу галеру и рассмотреть, кто идет на ней. Золотистые вымпелы, реющие на мачте, означали, что на борту находится мой отец, визирь Старшего фараона, и все понимали, что он везет с собой будущую царицу Египта.

Нефертити скрылась в каюте и вышла из нее в новом платье. На шее у нее искрились солнечными зайчиками редкой красоты драгоценные камни, которые оставила ей наша тетя. Подойдя ко мне на нос судна, она остановилась рядом, подставляя лицо свежему ветерку и брызгам.

– Великий Озирис! – воскликнула я. – Смотри! – На берегу ждали нашего прибытия пятьдесят воинов и по крайней мере две сотни слуг.

Первым на берег сошел отец, за которым последовала моя мать, потом Нефертити и уже за нею – я. Таков был церемониал в нашей семье. Я подумала, а как изменится иерархия после коронации моей сестры?

– Ты только взгляни на паланкины, – я не смогла сдержать восторга.

Украшенные позолотой и ляписом, с шестами из черного дерева, они были великолепны.

– Должно быть, они принадлежат Старшему, – сказала Нефертити, на которую это зрелище тоже произвело впечатление.

Нас усадили каждого в свой паланкин, завешенный драпировками, и я потихоньку раздвинула их, чтобы еще раз взглянуть на Фивы, купающиеся в лучах полуденного солнца. При этом я подивилась тому, как может Нефертити оставаться равнодушной, сидя за плотно задернутыми занавесками в своем паланкине, ведь она ни разу до этого еще не видела Фив. Но я видела ее тень, гордую и прямую посреди ее паланкина, заставляющую вести себя сдержанно и с достоинством, пока нас быстро несли по городу, в который нас никогда не брал отец. Нас сопровождал оркестр из дюжины флейтистов, а за окнами проплывали дома из песчаника, из которых выглядывали лица сотен любопытных. Мне вдруг захотелось оказаться в одном паланкине с матерью, чтобы разделить с нею радость нашего вхождения в свет. Пока акробаты и музыканты развлекали собравшиеся толпы зрителей, мы миновали храм Аменхотепа Великолепного и колоссальную пару статуй, изображавших его в качестве бога. А потом, на самой границе дюн, на горизонте вдруг заблестело озеро. Вытянув шею в надежде рассмотреть его, я едва не вывалилась из паланкина. Озеро было рукотворным, выкопанным в форме полумесяца, и окружало дворец. Лодки под маленькими парусами скользили взад и вперед там, где полагалось бы раскинуться пескам и пальмам, и я вспомнила, как отец рассказывал о том, что Аменхотеп Великолепный приказал выкопать озеро в знак своей любви к королеве Тие и что второго такого озера не было во всем Египте. В ярких солнечных лучах оно сверкало и переливалось серебром и лазурью. В этот момент мы приблизились к дворцовым воротам и толпа расступилась.

Я быстро уселась обратно на подушки и задернула занавески. Мне не хотелось, чтобы меня приняли за крестьянку, никогда не выезжавшую за пределы Ахмима. Но даже с задернутыми занавесками я догадалась, когда мы въехали на территорию дворца. Вдоль дороги выстроились деревья, и я по теням сумела разглядеть силуэты небольших святилищ, особняков важных государственных чиновников, мастерской царского двора и маленьких, приземистых помещений для слуг. Но вот носильщики поднялись по ступеням на верхнюю площадку и опустили паланкины наземь. Когда мы раздвинули занавески, то оказалось, что Фивы лежат перед нами как на ладони: озеро в форме полумесяца, глинобитные дома, рынки и фермы, а позади них виднелся Нил.

Мой отец отряхнул свою церемониальную юбку-схенти^* и сообщил о своих намерениях слугам:

– Нас следует проводить в отведенные нам покои и распаковать наши вещи. Когда же мы совершим омовение и переоденемся, то предстанем перед Старшим.

Слуги в знак покорности склонились в глубоком поклоне, и я заметила, что на мать произвело необычайное впечатление то, какой властью пользуется в Фивах ее супруг. В Ахмиме он был всего лишь нашим отцом, мужчиной, любившим читать на берегу пруда с лотосами и навещать храм Амона, чтобы полюбоваться закатом над полями. Но здесь, во дворце, он превращался в великого визиря Эйе, одного из самых уважаемых сановников царства.

Появился бритоголовый слуга, щеголявший детской косичкой из длинной пряди волос, закрученной на конце в локон. Он был худощав и тонок в кости и носил отороченную золотом юбку. Подобные излишества разрешались исключительно слугам самого фараона.

– Я провожу вас в ваши комнаты, – торжественно произнес слуга и повел нас внутрь. – Досточтимый визирь Эйе и его супруга Тея разместятся во дворе слева от фараона. Справа от него живет принц, рядом с которым расположатся госпожа Нефертити и госпожа Мутноджмет.

За нашими спинами набежавшие слуги разбирали наши многочисленные сундуки. Дворец имел форму анка, египетского креста, центр которого занимал фараон. Вокруг него, в кажущемся беспорядке, в различных дворах обитали его сановники, и, когда мы проходили мимо открытых площадок, женщины и дети бросали свои дела, чтобы взглянуть на нашу процессию. «Вот такой отныне будет наша жизнь, – подумала я. – У всех на виду».

Наш провожатый прошел через несколько дворов, выложенных яркими плитами и украшенных рисунками папирусных полей, после чего свернул в залу, где все остановились.