Аменхотеп вновь посмотрел на меня.

– Ты можешь идти, – небрежно бросил он. – Нам с царицей надо заняться кое-какими планами.

Нефертити протянула было руку, чтобы остановить меня, но я решительно тряхнула головой и выскользнула за дверь. Глаза мои наполнились слезами, и я смахнула их тыльной стороной ладони. Я солгала царю Египта, высшему представителю Амона на земле. «Маат устыдится меня», – прошептала я вслух, но в коридорах с колоннадами не нашлось никого, кто мог бы меня услышать.

Я подумала было пойти к матери, но ведь она наверняка скажет, что я поступила правильно. Выйдя в сад, я отыскала самую дальнюю каменную скамью и уселась на нее. За то, что я наделала, боги покарают меня. Маат потребует отмщения.

– Нечасто сестра царицы выходит в сад одна.

Это был военачальник Нахтмин.

Я вновь смахнула слезы с ресниц.

– Если фараон увидит вас со мной, то будет недоволен, – строго заявила я, стараясь взять себя в руки.

– Это не имеет значения. Скоро новый фараон окажется в Мемфисе.

Я метнула на него острый взгляд:

– Разве вы не поедете с ним?

– Уедут только те, кто пожелает. Основная же часть армии останется в Фивах. – Не спрашивая разрешения, военачальник присел на скамью рядом со мной. – Итак, почему вы здесь, среди ив, и совсем одна?

На глаза у меня опять навернулись слезы. Я опозорила богов.

– Что? Какой-нибудь юноша разбил ваше сердце? – допытывался он. – Хотите, я прогоню его прочь ради вас?

Несмотря ни на что, я рассмеялась.

– Юноши не интересуют меня, – сказала я.

Мы немного посидели молча.

– И все-таки почему вы плачете?

– Я солгала, – прошептала я.

Военачальник окинул меня внимательным взором, и уголки его губ дрогнули в улыбке:

– И только-то?

– Для вас это может быть пустяк, но для меня это значит очень много. Я еще никогда не лгала.

– Никогда? Даже про разбитую тарелку или найденное чужое ожерелье?

– Нет. Во всяком случае, с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы понимать законы Маат.

Нахтмин ничего не сказал, и я подумала, что кажусь ему сущим ребенком, ему, человеку, видевшему войну и кровопролитие.

– Не обращайте на меня внимания, – пролепетала я.

– Это невозможно, – серьезно ответил он. – Вы дорожите правдой. И солгали только сейчас.

Я ничего не ответила.

– Все будет хорошо, я сохраню вашу тайну.

Я вскочила на ноги, изрядно рассердившись:

– Мне не следовало говорить вам ничего подобного!

– Вы полагаете, что, солгав, потеряли мое уважение? – Он ласково рассмеялся. – Да весь двор Египта только на лжи и держится. Вы сами увидите это в Мемфисе.

– В таком случае я лучше закрою глаза, – совсем уж по-детски упрямо заявила я.

– И вам же будет хуже. Лучше держать их широко открытыми, госпожа. От этого зависит жизнь вашего отца.

– Откуда вы знаете, от чего зависит жизнь моего отца?

– Ну если уж вы не сумеете сохранить холодную голову на плечах, то кому еще это удастся? Вашей красавице-сестре? Фараону Аменхотепу Младшему? Они будут слишком заняты строительством гробниц и храмов, – ответил Нахтмин. Он на мгновение задумался и добавил: – Быть может, они даже распустят жречество, чтобы прибрать к рукам золото, которым оно владеет.

Должно быть, я выглядела потрясенной до глубины души, потому что военачальник поинтересовался:

– Неужели вы полагаете, что ваша семья – единственная, которая видит все это? От молодого фараона разбегается все его окружение. Если жрецы Амона падут, та же судьба ждет и прочих состоятельных мужей, – произнес он пророчески.

– Моя сестра не имеет к этому никакого отношения, – твердо заявила я и зашагала обратно ко дворцу. Мне не понравилось, что он счел мою семью вовлеченной в планы Аменхотепа. Но он последовал за мною, не отставая ни на шаг.

– Я оскорбил вас, госпожа?

– Да, оскорбили.

– Прошу прощения. В будущем я буду осторожнее. В конце концов, вы станете одной из самых опасных женщин при дворе.

Я замерла на месте как вкопанная.

– Вы будете посвящены в тайны, за владение которыми жрецы и визири платят шпионам очень приличные суммы.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Информация, госпожа Мутноджмет, – сказал он, поворачивая в сторону конюшни.

– И на что же, по-вашему, способна информация? – крикнула я ему вслед.

– В дурных руках, – бросил он, не оборачиваясь, – она способна на что угодно.

В ту ночь я готовилась ко сну в комнате, соседней с личной опочивальней царя, зная, что за дверью находится моя сестра, и понимая, что никак не смогу окликнуть ее. Я оглядела свои расставленные на подоконнике горшки с растениями, которые пережили сначала путешествие сюда из Ахмима, а потом и переселение из соседней комнаты. Завтра царица объявит дату нашего переезда в Мемфис, и растениям предстоит еще одно перемещение.

Когда Ипу пришла раздеть меня, то сразу же заметила мое вытянутое лицо и прищелкнула языком:

– Что случилось, госпожа?

Я пожала плечами, словно дело было исключительно пустяковым.

– Вы скучаете по дому, – догадалась она, и я кивнула.

Она сняла с меня через голову облегающее платье, и я надела чистое, после чего я послушно присела на край кровати, чтобы она могла заплести мои волосы.

– А ты разве никогда не скучаешь по дому? – тихо поинтересовалась я.

– Только когда думаю о своих братьях. – Она улыбнулась. – Я росла вместе с семерыми братьями. Вот почему я так хорошо нахожу общий язык с мужчинами.

Я расхохоталась:

– Ты находишь общий язык со всеми. Я видела тебя на празднестве. Во всех Фивах не сыскать того, с кем бы ты не была знакома.

Она небрежно повела плечом, но отрицать не стала.

– Так мы все живем в Эль-Файюме. В дружбе друг с другом.

– Значит, ты родилась неподалеку от озера Мерур?

Она кивнула:

– В маленькой земледельческой деревушке между озером и Нилом.

Она принялась живописать огромные пространства глинистой почвы, переходящие на горизонте в поросшие зеленью холмы. И виноградники, растущие там и сям по берегам сине-зеленого Нила.

– Во всем Египте не найти лучшего места для садоводства, сбора зерновых или выращивания папируса.

– И чем же занималась твоя семья? – поинтересовалась я.

– Мой отец был личным поставщиком вина для фараона.

– И ты оставила его виноградники ради работы во дворце?

– Только после его смерти. Мне было двенадцать, и я была младшей из пяти дочерей и семи сыновей. Мать не особенно нуждалась во мне, зато я унаследовала ее умение в обращении с красками.

Я принялась рассматривать ее густо подведенные глаза в висящем над нашими головами зеркале, на широкие мазки малахита, которые почему-то не расплывались на солнце.

– Старший нашел для меня место в качестве служанки царицы. В конце концов я стала ее любимицей.

А теперь царица подарила ее мне. Думая о тете, я вспомнила многие ее бескорыстные поступки, прежде остававшиеся незамеченными. Но вот ее сын, эгоист до мозга костей, готов был безрассудно растранжирить ее доброту.

– Жизнь во дворце куда легче и лучше, чем на виноградниках, – продолжала Ипу. – В городе женщина всегда может приобрести все, что ей нужно… – Она размякла от восторженных и благодарных мыслей. – Сурьму, духи, настоящие парики, экзотические блюда. По Нилу идут суда и останавливаются в Фивах. А вот в Эль-Файюме отродясь не бросал якорь ни один корабль.

Я вздохнула, когда она принесла мне платье и льняные чулки. Никаких кораблей. Никаких толп народа. Никакой политики. Одни только сады. Надев шлепанцы, я устроилась подле жаровни. Ипу осталась стоять, и я указала ей на стул.

– Скажи мне, Ипу, – я понизила голос, хотя Нефертити никак не могла меня услышать, – что говорят во дворце?

Ипу просияла. Она попала в свою стихию.

– Вы имеете в виду, о вас, госпожа?

Я покраснела:

– О моей сестре и царе.