XXXVI Во след другим, отсталая, лениво Несется туча, легкая, как дым. Кой-где вдали возникнет торопливо Неясный шум — и, воздухом ночным Охваченный, исчезнет боязливо. От сада веет запахом сырым… И на ступеньках редкие, большие Еще пестреют капли дождевые. XXXVII И на террас они пошли все трое… Вот, помолчавши несколько, супруг Им объявил, что время не такое, Чтобы гулять, и возвратился вдруг В гостиную. Но небо голубое Им улыбалось ласково. Сам-друг Они присели на скамейке, рядом — Меж светлым домиком и темным садом. XXXVIII Всё так очаровательно: молчанье Кругом, как будто чутко над землей Поникла ночь и слушает… Мерцанье Далекой, робкой звездочки… покой Немеющего воздуха… Желанье В сердцах их, полных горестью, тоской, Любовью, загоралось самовластно… А вот луна блеснула сладострастно… XXXIX И, словно пробужденные стыдливым, Медлительным и вкрадчивым лучом, Заговорили говором сонливым Верхушки лип, облитые дождем. Внезапно по дорожкам молчаливым, В кустах и на песку перед крыльцом Взыграли тени слабые… Волненье Скрывая, смотрят оба в отдаленье. XL О ночь! о мрак! о тайное свиданье! Ступаешь робко, трепетной ногой… Из-за стены лукавое призванье, Как легкий звон, несется за тобой… Неровное, горячее дыханье В тени пахучей, дремлющей, сырой, Тебе в лицо повеет торопливо… Но вдаль они глядели молчаливо. XLI Сердца рвались… но ни глаза, ни руки Встречаться не дерзали… При луне, Испуганные близостью разлуки, Они сидят в унылой тишине. Лишь изредка порывистые муки Их потрясали смутно, как во сне… «Так завтра? Точно?» — «Завтра». Понемножку Дуняша встала, подошла к окошку, XLII Глядит: перед огромным самоваром Супруг уселся; медленно к губам Подносит чашку, благовонным паром Облитую, пыхтит, кряхтит — а сам Поглядывает исподлобья. «Даром Простудишься, Дуняша… Полно вам Ребячиться», — сказал он равнодушно… Дуняша засмеялась и послушно XLIII Вошла да села молча. «На прощанье, Андрей Ильич, откушайте чайку. Позвольте небольшое замечанье… (Андрей меж тем прижался к уголку.) Ваш родственник оставил завещанье?» «Оставил». — «Он… в каком служил полку?» «В Измайловском». — «Я думал, в Кирасирском. И жизнь окончил в чине бригадирском?» XLIV «Да, кажется…» — «Скажите! Впрочем, что же Вам горевать? Покойник был и глух, И стар, и слеп… Там лучше для него же. Хотите чашечку?» — «Я больше двух Не пью». — «Да; как подумаешь, мой боже, Что́ наша жизнь? Пух, совершенный пух; Дрянь, просто дрянь… Что делать? Участь наша… Эх!.. Спой нам лучше песенку, Дуняша. XLV Ну не ломайся… ведь я знаю, рада Ты петь с утра до вечера». Сперва Ей овладела страшная досада… Но вдруг пришли на память ей слова Старинные… Не поднимая взгляда, Аккорд она взяла… и голова Ее склонилась, как осенний колос… И зазвучал печально-страстный голос: «Отрава горькая слезы Последней жжет мои ресницы… Так после бешеной грозы Трепещут робкие зарницы. Тяжелым, безотрадным сном Заснула страсть… утихли битвы… Но в сердце сдавленном моем Покоя нет — и нет молитвы. А ты, кому в разлучный миг Я молча сжать не смею руки, К кому прощальных слов моих Стремятся трепетные звуки… Молю тебя — в душе твоей Не сохраняй воспоминанья, Не замечай слезы моей И позабудь мои страданья!» XLVI Она с трудом проговорила строки Последние… потупилась… У ней Внезапно ярко запылали щеки… Ей стало страшно смелости своей… К Андрею наклонился муж: «Уроки Она, сударь, у всех учителей В Москве брала… Ну, Дунюшка, другую… Веселенькую, знаешь, удалую!» XLVII Она сидит, задумчиво впадая В упорную, немую тишину. Часы пробили медленно. Зевая, Фаддей глядит умильно на жену… «Что ж? Пой же… Нет? Как хочешь… — и, вставая, — Пора, — прибавил он, — меня ко сну Немного клонит. Поздно. Ну, прощайте, Андрей Ильич… и нас не забывайте». XLVIII Кому не жаль действительных борений Души нехитрой, любящей, прямой? Дуняша не была в числе творений, Теперь нередких на Руси святой — Охотниц до «вопросов» и до прений, Холодных сердцем, пылких головой, Натянутых, болезненно болтливых И сверхъестественно самолюбивых… |
