XXI «Ваш дядюшка скончался?» — «Да-с». — «Я с детства Его знавал… я знаю целый свет. Позвольте… Вы теперь насчет наследства?» «Да-с». — «Ну, ступайте с богом — мой совет. Жаль, жаль лишиться вашего соседства… Но делать нечего. Надолго?» — «Нет… О нет… я ненадолго… нет…» И трепет Остановил его смущенный лепет. XXII Дуняша смотрит на него… Разлуку Он им пророчит… но на сколько дней? Зачем он едет? Радость или муку — Что́,что́ скрывает он? Зачем он с ней Так холоден? Зачем внезапно руку По мрачному лицу провел Андрей? Зачем ее пытающего взора Он избегал, как бы страшась укора? XXIII Она разгневалась. Перед слезами Всегда сердиты женщины. Слегка Кусая губы, ласково глазами Прищурилась она… да бедняка Насмешками, намеками, словцами Терзала целый божий день, пока Он из терпенья вышел не на шутку… Дуняше стало легче на минутку. XXIV Но вечером, когда то раздраженье Сменила постепенно тишина, Немую грусть, унылое смущенье, Усталый взгляд Андрея вдруг она Заметила… Невольно сожаленье В ее душе проснулось, и, полна Раскаянья, Дуняша молчаливо По комнате прошлась и боязливо XXV К нему подсела. Взор ее приветно Сиял; лицо дышало добротой. «Андрей, зачем вы едете?» Заметно Дрожал неровный голос. Головой Поник он безнадежно, безответно, Хотел заговорить, махнул рукой, Взглянул украдкой на нее… бледнея… И поняла Дуняша взгляд Андрея. XXVI Она сидела молча, замирая, С закрытыми глазами. Перед ней Вся будущность угрюмая, пустая, Мгновенно развернулась… и, со всей Собравшись силой, медленно вставая, Она сказала шёпотом: «Андрей, Я понимаю вас… Вы не лукавы… Я благодарна вам… Вы правы… правы!» XXVII Его рука, дрожа, сыскала руку Дуняши… Расставаясь навсегда, В последний раз, на горькую разлуку Пожал он руку милую тогда. Не передав изменчивому звуку Своей тоски — но страха, но стыда Не чувствуя, — проворными шагами Он вышел и залился вдруг слезами. XXVIII О чувство долга! Сколько наслаждений (Духовных, разумеется) тобой Дается нам в замену треволнений Ничтожной, пошлой радости земной! Но по причине разных затруднений, По слабости, всё мешкал наш герой, Пока настал, к тоске дворян уезда Бобковского, печальный день отъезда. XXIX Андрей с утра в унылую тревогу Весь погрузился; дедовский рыдван, Кряхтя, придвинул к самому порогу, Набил и запер толстый чемодан; Всё бормотал: «Тем лучше; слава богу», — И сапоги запихивал в карман… *Людей томит и мучит расставанье, Как никогда не радует свиданье. XXX Потом он начал ящики пустые С великим шумом выдвигать; в одном Из них нашел он ленточки — немые Свидетели прошедшего… Потом Он вышел в сад… и листики сырые Над ним шумели грустно, старый дом Как будто тоже горевал, забвенье Предчувствуя да скорое паденье. XXXI С тяжелым сердцем к доброму соседу Андрей поплелся; но не тотчас он К нему пришел и не попал к обеду. Уже гудел вечерний, тяжкий звон. «А, здравствуйте! Вы едете?» — «Я еду». «Когда же?» — «Завтра до зари». — «Резон; Лошадкам легче; легче, воля ваша…» Андрей с ним согласился. Где Дуняша? XXXII Она сидела в уголку. Смущенье Изобличали взоры. В темноте Она казалась бледной. Утомленье Ее печальной, тихой красоте Такое придавало выраженье, Так трогательны были взоры те, Смягченные недавними слезами, Что бедный наш Андрей всплеснул руками. XXXIII С ней говорил он… как обыкновенно Перед отъездом говорят: о том, Что никого на свете совершенно Занять не в состоянии; причем Они смеялись редко, принужденно И странно, долго хмурились потом… Фаддей зевал до слез весьма протяжно И, кончив, охорашивался важно. XXXIV Был у Дуняши садик, но старинной Привычке русской. Садиком у нас В уездах щеголяют. Из гостиной Вели две-три ступеньки на террас. Кончался сад довольно темной, длинной Аллеей… Вечером, и в жаркий час, И даже ночью по песку дорожки Бродили часто маленькие ножки. XXXV В тот вечер, над землей, до влаги жадной, Веселая, весенняя гроза Промчалась шумно… Легкий сон отрадной Волной струится мягко на глаза Всему, что дышит, и в тени прохладной На каждом новом листике слеза Прозрачная дрожит, блестит лукаво, И небо затихает величаво… |
