Прежаркий день… но вовсе не такой. Каких видал я на далеком юге… Томительно-глубокой синевой Всё небо пышет; как больной в недуге. Земля горит и сохнет; под скалой Сверкает море блеском нестерпимым — И движется, и дышит, и молчит… И все цвета под тем неумолимым Могучим солнцем рдеют… дивный вид! А вот — зарывшись весь в песок блестящий, Рыбак лежит… и каждый проходящий Любуется им с завистью — я сам Им тоже любовался по часам. XVII У нас не то — хоть и у нас не рад Бываешь жару… точно — жар глубокой… Гроза вдали сбирается… трещат Кузнечики неистово в высокой Сухой траве; в тени снопов лежат Жнецы; носы разинули вороны; Грибами пахнет в роще; там и сям Собаки лают; за водой студеной Идет мужик с кувшином по кустам. Тогда люблю ходить я в лес дубовый, Сидеть в тени спокойной и суровой Иль иногда под скромным шалашом Беседовать с разумным мужичком. XVIII В такой-то день — Параша в темный грот (О нем смотрите выше) шаг за шагом Пришла; пред ней знакомый огород, Знакомый пруд; а дальше за оврагом Знакомый лес на холмике… Но вот Что показалось ей немного странным: В овраге под кустом сидел один Охотник; резал хлеб ножом карманным, Он по всему заметно — господин; Помещик; он в перчатках — и красиво Одет… Вот он поел, потом лениво Собаку кликнул, шапку снял, зевнул, Раздвинул куст, улегся — и заснул. XIX Заснул… Параша смотрит на него, И смотрит, признаюсь, с большим вниманьем. К ним ездили соседи… но его Лицо ей незнакомо; описаньем Теперь мы не займемся, оттого Что уж и так с излишеством речист я… Он спит, а ветер тихо шевелит Его густые волосы, и листья Над ним шушукают; он сладко спит… Параша смотрит… он недурен, право. О чем же вдруг так мило, так лукаво Она смеется? Я б ответил — но Мне женский смех постигнуть не дано. XX И час прошел… и предвечерний зной Внезапно начал стынуть… уж и тени Длиннее стали… Вот — охотник мой Проснулся, стал лениво на колени, Надел небрежно шапку, головой Тряхнул — хотел подняться… и остался… Он увидал Парашу — о друзья! Глядел, глядел — с смущеньем засмеялся, Вскочил, взглянул поспешно на себя, Потом через овраг легко и смело Перебежал… Параша побледнела, Но до забора он дошел и стал, И с вежливой улыбкой шапку снял. XXI Она стояла, вспыхнув вся… и глаз Не подымая… Сильно и неровно В ней билось сердце. «Умоляю вас, — Так начал он, и очень хладнокровно, — Скажите мне, теперь который час?» Сперва она немножко помолчала И отвечала: «Пятый» — а потом Взглянула на него; но он, нимало Не изменясь, спросил: «Чей это дом?» Потом весьма любезно извинился Бог знает в чем и снова поклонился, Но не ушел… сказал, что он сосед И что с ее отцом покойный дед XXII Его был очень дружен… что он рад Такой нежданной встрече; понемногу И двадцать раз сказавши «виноват!» (У нас заборы плохи, слава богу), Через забор он перебрался в сад. Его лицо так мило улыбалось И карий глаз так ласково сиял, Что ей смешным и странным показалось Дичиться… Он ей что-то рассказал, Над чем она сперва довольно звонко, Потом потише засмеялась… с тонкой Усмешкой посмотрел он ей в глаза — Потом ушел, пробормотав: «Comm’ça!» [4] XXIII И вслед она ему смотрела… Он Через плечо внезапно оглянулся, Пожал плечьми — и, словно приучен К победам, равнодушно улыбнулся. И ей досадно стало… Громкий звон Раздался в доме… Чай готов… Небрежно Она, вернувшись, рассказала всё Отцу… Он засмеялся безмятежно, Заговорил про старое житье, Про деда… Но уездный заседатель. Вдовец, Парашин древний обожатель, Разгневался и покраснел, как рак, И объявил, что их сосед — чудак. XXIV А я б его не назвал чудаком… Но мы об нем поговорить успеем; Параша села молча под окном И, подпершись рукой — мы лгать не смеем, Всё думала да думала о нем. Алеет небо… над травой усталой Поднялся пар… недвижны стали вдруг Верхушки лип; свежеет воздух вялый, Темнеет лес, и оживает луг. Вечерний ветер веет так прохладно, И ласточки летают так отрадно… На церкви крест зарделся, а река Так пышно отражает облака… XXV Люблю сидеть я под окном моим (А в комнате шумят, смеются дети), Когда над лесом темно-голубым Так ярко пышет небосклон… о, в эти Часы я тих и добр — люблю, любим… Но кто поймет, кто скажет, чем так чудно Томилось сердце барышни моей… Состарившись — и тяжело и трудно Припоминать блаженство прежних дней — Тех дней, когда без всякого усилья Любовь, как птица, расширяет крылья… И на душе так страстно, так светло… Но это всё прошло, давно прошло. |
