Только что устроились, входят несколько корейцев.

— Мы, жители этой деревни, узнав о приезде иностранцев, собрались и, обсудив, решили приветствовать дорогих гостей.

Я благодарю и прошу садиться. Они опускаются на корточки, и начинается беседа. Кто мы?

— Мы русские. Слыхали ли они о русских?

— Слыхали. Это самое большое и сильное в мире государство.

Разговор продолжается с час, и мы расстаемся, желая друг другу всего лучшего.

Собственно, не расстаемся: депутация переходит в домашние комнаты хозяев, и оттуда еще долго мы переговариваемся, пока, наконец, на обычный вопрос: «Чем же им угощать дорогих гостей», — я отвечаю: «Сказками».

Из трех сказок одну, по совершенной ее нецензурности, пришлось не записать, а в одной, относительно верной жены, пришлось опустить по той же причине несколько сильных и злоостроумных мест. А на вид, когда они сидели в моей комнате, это были такие почтенные люди.

16 октября

Сегодня попутный ветер, и мы, сделав из двух бурок парус, едем со скоростью шести верст в час. Наш оригинальный парус в виде черной звезды привлекает общее внимание. Несколько шаланд, однако, с своими громадными римскими парусами обогнали нас.

— Нельзя ли, чтоб они нас прихватили?

Кричат им, — отвечают: можно.

— Сколько они за это хотят?

— Об этом не стоит разговаривать, — сколько дадут.

Нас привязывают борт. к борту, и мы едем со скоростью восьми верст в час — давно неведомое удовольствие.

— Нельзя ли вам сказать в ближайшем таможенном пункте, что эти бобы, которые мы везем — ваши, тогда мы не заплатим пошлины?

Об этом просят нас китайцы, хозяева паруса.

— Нет, этого нельзя. А много у вас бобов?

— Около тысячи пудов.

— Сколько вы заплатите пошлины?

— По копейке с пуда.

— Если вы довезете нас до И-чжоу, то мы примем пошлину на себя.

— Мы бы рады, если позволят перекаты.

Пока во всяком случае мы едем вместе.

У нас все, решительно все на исходе. Кроме мяса, впрочем, но мясо зато начинает пахнуть. Я предлагал выбросить его, но Бибик говорит, что именно теперь мясо и хорошо.

— Корова старая, жесткая была, а теперь мягкая, нежная.

Мясо, действительно, на вкус теперь гораздо лучше стало.

— А вы посмотрите, — горячо заступаясь за мясо, говорит Ив. Аф., — что китайцы едят, — к ихнему мясу без зажатого носа и подойти нельзя, а это что? Вот как надо, к самому мясу наклониться, чтоб услышать дух.

— Обед нечем варить: дров нет, — докладывает Ив. Аф., — разве у китайцев той шаланды в долг взять.

— Попросите.

Дали дров.

— Сколько стоит?

Смеются:

— Ничего не стоит.

Сварили себе обед и предлагают нам. Благодарим и показываем на свой, который собираемся варить. Ив. Аф. пристроился все-таки и ест.

— Гораздо вкуснее нашего: хорошо разваренная кукуруза, какая-то прикуска.

— Неловко, бросьте.

— Что ж неловко, — им это лестно только.

Я боюсь, что было бы, если бы до И-чжоу оставалось еще несколько дней, — мы все обратились бы в нищих странников.

Холодно, грязно, голодно: последние часы в Корее проходят тускло. Только к вечеру как будто теплее стало. Шире река и, как расплавленная, с фиолетовым налетом, спит неподвижно. Понизились горы, сзади сомкнулись крутые, высокие, а вперед ушли мелкими отрогами, открывая горизонты и даль реки. Там недалеко уже и конец всем горам, и через два-три дня мы будем уже любоваться необъятным горизонтом моря.

Словно из тюрьмы, каким-то узким, бесконечно высоким коридором выходишь опять на волю.

Последняя ночевка в корейской деревенской гостинице. Душно, тускло; человек двадцать корейцев, кроме нас; насекомые и дым, дым из растрескавшегося пола, едкий, вызывающий слезы; дым от крепкого корейского табаку, заставляющий чихать и кашлять. Попробовали отворить дверь, — извиняются, но промят затворить: больные есть.

После еды корейцы отрыгивают пищу, и бесконечные рулады оглашают воздух.

Не хочется есть, не хочется спать, и в то же время чувствуешь болезненную ненормальность этого. Продолжайся дальше путешествие — поборол бы себя, но теперь весь как-то сосредоточился на конце своего путешествия.

Боюсь только упустить что-нибудь существенное.

Лесу нет, на каждом шагу — и на китайском и на корейском берегу поселения. Китайский берег более пологий, богаче почвой и пахотными полями. На китайском же берегу, в местности Мен-суи-чуенг (Холодный ключ), против корейской горы Чусанчанга, богатейшие серебряные рудники. Все китайцы передают о них, захлебываясь от восторга. Но китайское правительство не разрешает разрабатывать их, не разрешает разрабатывать рудники красной меди близ Мауерлшаня.

— А тайно?

Китайцы отчаянно машут головами: «Хунхузы».

17 октября

Сегодня придем в И-чжоу.

Это первая мысль, с которой проснулся, вероятно, каждый из нас.

Серенький денек, небо в тучах, сыплется оттуда что-то невероятно мелкое, что-то, чего не разберешь в ранних сумерках начинающегося дня. Перспектива намокнуть не особенно приятна, а о работе и говорить нечего.

Природа на прощанье хочет наглядно показать нам, что нет такого положения, которое не могло бы стать худшим.

Вероятно, оттого, что мы искренне уверовали в это, природа смилостивилась; дождь перестал, и в результате, правда, серенький, но теплый денек, какие бывают у нас в начале сентября.

Морозов нет больше, они остались там, за теми горами.

Перед нами же юг, тепло, океан.

Все это места, посещенные японцами; здесь в последнюю войну проходили японские войска.

В корейском населении впечатление от пребывания японцев сохранилось несомненно очень хорошее, да к тому же японцы победили китайцев, их исконных угнетателей и для корейца непобедимых.

Поэтому к японцам и уважение большое.

За все то, что японцы брали у корейцев, — за все платилось.

Тем не менее и после войны все-таки китайцы здесь хозяева и на своем и на корейском берегу. В тоне обращения их с корейцами чувствуется обращение победителя с побежденными. Благодаря этому и японцам нет здесь ходу.

Китайцы оскорблены и возмущены победой японцев.

— Что такое Япония для нас, пятисотмиллионного народа?

Как бы то ни было для мирной торговой деятельности здесь, на Ялу, условия для японцев неблагоприятные. Китаец силен здесь и в торговле, да силен и в своем оскорбленном национальном чувстве.

Это чувство у китайцев есть несомненно. И равнодушием только маскируется временное бессилие.

Наконец, у японцев денег нет, а здесь, чтоб делать хорошие коммерческие дела и захватить район Северной Кореи и главным образом примыкающей к ней Маньчжурии, нужен первоначальный капитал не меньше ста миллионов.

— Смотрите, — говорит с завистью П. Н., — на китайской стороне золото роют, хлеб сеют, а через Амноку только перешел в Корею — голые горы и ничего больше. Там золото, серебро, железо, красная медь, какой лес, а здесь ничего. Нет счастья корейцам…

Я решаюсь выступить тоже в роли корейского сказочника.

— Позовите нашего проводника, и я расскажу ему, почему нет счастья в Корее. Когда Оконшанте создал землю, то ко всякому государству послал особого старца покровителя. Послал и в Корею, наделив старца всеми богатствами: пашней, лесом, золотом, серебром, красной медью, железом, углем. Все это старец уложил в свой мешок и пошел. Шел, шел, устал и остановился на ночлег в Маньчжурии. Предложили ему маньчжуры своей сули, соблазнился старец и думает: на ночь выпью, а до завтра просплюсь. Не знал он, что китайская водка такая, что стоит на другой день хлебнуть воды, как опять пьян станет человек (не переброженная). Вот проснулся старик на другой день, глотнул ключевой воды и пошел своей дорогой. Пошел и охмелел, — так и шел весь день пьяный. Перебрел через какую-то речку, и показалось ему, что перешел он Амноку, и стал он разбрасывать повсюду пашни, леса, золото, серебро, медь, железо, уголь. Когда пришел к Амноке, остались у него только горы да разная мелочь от всех прежних богатств. Так и осталась Корея ни с чем, а хуже же всего то, что диплом на счастье корейское охмелевший старик оставил тоже у китайцев.