— А, ты, Гиорги! — узнал его Гурген. — Я сейчас в командировку уезжаю… В Абхазию к Гучу Твимбе. Вернусь — позвоню. Премию, наверно, получил? Молодчина, мой Гиорги. Отлично справился с работой. Жена стоит над головой, торопит, опаздываешь, говорит, а то поговорили бы еще. Ну пока. Позвоню тебе.

Гиорги опустил трубку. Когда он выглянул в окно, Гурген усаживался в свою черную «Волгу».

С Гургеном Гиорги Картлишвили встретился ровно через четыре месяца, и то на улице, когда тот опять садился в свою черную «Волгу».

— Как поживаешь? — спросил Гурген равнодушно, будто ничего и не было.

— Ничего! — в тон ему ответил Гиорги.

— Смотри, кто скончался! — Гурген раскрыл газету на четвертой странице. «Гучу Твимба» — напечатано было над некрологом в траурной рамке. На снимке Гучу Твимба был точно таким, каким вышел тогда из подъезда, — без кровинки в лице.

— Бедняга! — сочувственно качал головой Гурген.

— Отчего он умер?

— От инфаркта. Инфаркт миокарда.

— Бедный… Такой молодой…

— Да, да… Я поехал, Гиорги, спешу, дорогой… — и поспешил. К своей черной «Волге», разумеется.

Шофер издали приветствовал Гиорги, подняв руку, а потом по-военному отдал ему честь, Гиорги тоже выпятил грудь и поднес руку к виску. Оба рассмеялись…

Проговорился Шендаука.

Гиорги повстречал его в ресторане. Шендаука был уже под градусом.

— Не будь мы в ресторане и не будь тут этих женщин, разорвал бы тебя, твою душу… — пригрозил Шендаука, схватив Гиорги за грудки и встряхнув его.

— Ты чего?!

— Ты выдал нас Твимбе? Говори!

— Думай, что говоришь! Я-то при чем?

— А кто же ему донес? Нас ведь четверо было?!

— Почем я знаю.

Шендаука внезапно опомнился…

— Извиняюсь… — Он заложил правую руку за левую, а правую приложил к сердцу. — Очень извиняемся, наше вам извинение…

Потом они отдельно посидели, выпили. Расплатился Шендаука, он же на машине отвез Гиорги домой. По пути рассказал:

— Одним совом (Шендаука почему-то опускал звук «л» в слове «слово»), в ту пору в Тбилиси не достать было игральных карт. У меня же на базе всегда имелись для наших ребят. Пошла такая паласа (это слово Шендаука сказал по-русски), что мы — я, Гурген и Чечелашвили — выиграли по полмиллиона. Не думай, что старыми — новыми полмиллиона, — пояснил Шендаука. — А Твимба, наверное, года три уже не проигрывал в покер. Вот и вообрази, сколько нагреб он денег! Одним совом, узнал он про наши выигрыши и позвонил нам — не хотим ли мы трое повстречаться с ним? Мы назначили ему свидание. Одним совом, междугородная встреча состоялась на твоей территории. А здорово разыграл тебя Гурген, будто у него дома нельзя было устроить «совещание»! В гостинице играть мы побоялись и… А знаешь, какую штуку мы подстроили этому Твимбе! Вечная ему память! Я говорил тебе, что в те дни в городе не было игральных карт, но у меня хранилось на базе десятка два колод. Я накрапал все карты, снова сложил в колоды и отвез в один магазин, дал продавцу полсотни и сказал, чтобы выложил их на прилавок, когда еще раз приеду, — как только стану выходить из машины. Одним совом, мы вчетвером объехали весь город — купить карты. Твимба потешался, издевался: знал бы, говорит, что здесь карт нет, с собой привез, если бы доверили, конечно, вот вам и столица! Мы тоже смеялись — какой сумасшедший станет бороться с противником его же оружием?! Одним совом, ездили-ездили, приехали в тот самый магазин. Как только я вышел из машины, Гурген сказал: если и тут не окажется карт, все — провалилась встреча. Твимба первым вбежал в магазин, почему-то не сомневался, что обыграет нас. Выскочил из магазина, кричит: «Есть!» — «Чего же не купил?» — сказал ему маэстро Чечелашвили. Твимба вернулся в магазин и скупил все колоды; одним словом, сам сунул голову в петлю. Как играет Гурген, знаешь? А с краплеными картами — представляешь? Один Гурген выиграл. Твимба на другой же день повез его с собой, расплатиться. Твимба денег с собой не носил, это все знали. Гурген вылетел утром на «Як-40». Отличный самолет, верно? Как считаешь? Утром полетел, а к ужину мы уже на Красном мосту были, делили чемодан денег. Одним словом, каждому досталось семьсот пятьдесят тысяч. Хорошо прошла операция! А недели две назад кто-то донес Твимбе. Он позвонил Гургену: «Хороши же вы, сволочи!» — и бросил трубку. Потом слег. Сердце подало сигнал. Сказали ему — инфаркт, а он встал через несколько дней. И снова свалился. Одним совом, в газете видел?

— Видел?

— Давай останавливай, — велел Шендаука шоферу. — Приехали.

Машина остановилась.

— Все рассчитали… Верное было дело! Ну, всего, мой Гиорги, — улыбался Шендаука. Очень добрая была улыбка у Шендауки. Казалось, небо сияло, когда он улыбался. — Пока.

Гиорги вышел из машины и так зло хлопнул дверцей, что стекла задребезжали.

— Тише, тише, братец! — прикрикнул на него шофер.

— Какой я тебе братец? — накинулся Гиорги на Шендауку. — Убийца! Ноги чтоб вашей не было в моем доме! Передай это твоему маэстро Чечелашвили и твоему Гургену! Убийцы вы — вот кто!

— Денежки-то ты хорошо взял, Гиорги-джан! — опять заулыбался Шендаука. — Ну хватит, а то вздую как следует, по старинке.

— Выходи! Давай выходи, каннибал! Выходи!

Шендаука промолчал, так как не знал, что значит слово «каннибал», и передернул плечами. Из окон выглянули соседи, спустились вниз, подняли на руки Гиорги и понесли наверх, в его квартиру. Открыв дверь и увидев жену и детей, Гиорги не выдержал и разревелся как ребенок… «Одним совом», понял!..

Когда все четыре акробата оказались на верхних перекладинах лестниц, на манеже появился Жора. Он на цыпочках подкрался к столу и сделал вид, что хочет сбросить лестницы, но на его шутку никто не засмеялся. Наоборот, ребята встревожились, а инспектор манежа на части разорвал бы его за такую глупую импровизацию, если бы не выручили его сами акробаты. Они были молоды и уверены в себе. А Жора сам изумлялся — как это с ним случилось, что это взбрело ему в голову! Инспектор манежа негодовал: еще одно такое «озорство», оштрафую на пятьдесят рублей! Жора и не оправдывался, осознал свою вину. Акробаты простили клоуна. Им нужен был преданный шут, они сразу его простили.

Погас свет. Когда в цирке гаснет свет, перестаешь верить, что он вообще существует. Невидимый в темноте инспектор манежа объявил в микрофон:

— Вольтиж на лошадях!

В центре арены вспыхнул маленький, но яркий овал света. В нем стояла очаровательная, почти обнаженная девушка. Папы, приведшие детей, заерзали на своих местах. Девушка держала в руках хлыст. Она дала зрителям время прийти в себя, потом вытянулась, точно распружинилась, и щелкнула хлыстом. Ребята зажали уши руками, а арену залил свет, и на нее рысцой выбежали белые лошади, за ними две артистки.

— Гоп! — вскричала красавица, и две акробатки-вольтижеры начали работать.

Каких только трюков они не выделывали! С разбегу вскакивали на лошадь, делали сальто, прыгали с одной лошади на другую сначала на одной ноге, потом, кувыркаясь, через голову… Номер был очень сложный, и исполнение каждого трюка требовало огромных усилий, исключительной воли и внимания. Бедняжки изошли потом, даже лошади выбились из сил. А лошади, сами знаете, как выносливы. Но очаровательная девица все щелкала хлыстом, потом перестала щелкать, просто выкрикивала «Гоп!». И «Гоп!» перестала восклицать, только руку лениво откидывала; наконец и рукой перестала двигать. Лошади с головокружительной быстротой бежали по кругу и так же стремительно исполняли трюки артистки, именуемые акробатами-вольтижерами…

С Гиорги творилось что-то странное. Он уже не мог остановить наплыва воспоминаний. Неудержимо подступали, рвались наружу накопившиеся, наболевшие, уже подернутые пеплом, но все еще трепетавшие в ожидании выхода мысли и раздумья.