Заговорил с каким-то пареньком, о чем-то просил его, уговаривал, но ничего не добился. Стоявшая под деревом Даро видела, что Ило уже теряет самообладание, но вмешиваться было бесполезно. Да она и не успела бы. Ило в мгновение ока схватил парня за шиворот и дал ему такого пинка…

— Ты что, полоумный!..

— Покажу тебе полоумного, подонок.

— Чего пристал, мой билет, хочу — порву, хочу — продам!

— Кретин безмозглый! Лучше б учиться шел или работать.

— Успокойся, Ило.

Их окружила толпа.

— Чего пялитесь! А вы бы переплатили втрое за билет?

— Пойдем, Ило.

Люди разошлись. Через минуту-другую Ило развеселился вдруг, рассмеялся.

— За три рубля поллитровку купим, да еще деньги останутся.

— Кипятишься?

— Нет, просто так сказал. Больше не пьем, завязали, Даро? Верно?

— Верно.

Они остановились возле закусочной-автомата.

— Давай по кружке пива… а?

— Давай.

Зашли в пивную. Ило взял у кассирши жетоны и опустил их в автомат. Автомат взвыл и погас. Ило, привыкший к реакции автомата, несколько раз уверенно стукнул его кулаком. Автомат никак не прореагировал. Тогда он нажал на кнопку возврата.

— Невезучий у нас день.

— Оставь, пойдем.

— Что значит — оставь!

Ило нашел дежурного.

— Будь другом, или пива налей, или жетон верни, или деньги.

— Поспокойней, поспокойней, дух переведи.

Дежурный скрылся за автоматом, завозился там.

— Если уж не везет, так не везет.

— Хватит переживать!

— Не могу — вот сюда дошло! — Ило провел ребром ладони по горлу.

Им вернули деньги, и они молча вышли из пивной, заглянули в соседний магазин. Ило купил водку, сунул бутылку за пазуху. Прихватили еще полкило селедки.

Дома Даро живо накрыла на стол, предусмотрительно изорвала газету — вытирать руки.

— У-ух, жжет как! — На глазах у Ило выступили слезы. — Давай пей!

— Не хочу.

— В последний раз.

— Не хочу, чего пристал.

— Ты, это ты-то не хочешь?!

Они выпили.

— Вкусная селедка.

— …

— А кино понравилось?

— Смеешься?! В кои веки вздумал свести и…

— Я, по-твоему, виноват?

— Пораньше сходил бы за билетами, ничего бы с тобой не случилось.

— Чего захотела!

— Ах так? Ладно.

— Не злись, Даро-джан, пропустим-ка еще по одной.

— …

— Давай, а!

— …

— В молчанку играем!

Ило осушил стопку и пересел на постель.

— Ну что, будем сидеть, как сычи. Ладно, извини, слышишь — извиняюсь, — Ило потянулся к Даро.

— Отстань.

— Сладенькая моя…

— Отстань, противный.

— Иди ко мне. Иди в картишки сыграем.

Даро достала из ящика колоду потрепанных карт и расположилась на постели против Ило.

— На что играем?

— Ты все равно не исполнишь.

— На что играем? Женщина решает.

— Мне все равно.

— Сколько карт останется у тебя на руках, столько раз поцелую.

— А я щелкну тебя по носу.

— Согласен.

Ило играл намного хуже Даро, и скоро нос у него побагровел, как перезревший красный перец.

— Даро-джан, дай поцелую тебя, а? — взмолился Ило.

— Выиграешь и поцелуешь.

Ило покорно подставил ей нос и зажмурился.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть…

— Да, да — шесть…

— Семь, восемь…

— Сжалься, хватит!

— Девять, десять, одиннадцать… — Даро в двенадцатый раз щелкнула было Ило по носу, но тот жалостно скривил лицо.

— Ну, бей, не жалей!

— …

— Давай, давай!

— Так и быть, прощаю.

Ило утер слезы.

— Увидишь, что я теперь с тобой сделаю.

— Ничего не сделаешь — поздно уже, первый час.

— Первый?!..

— Да, ступай, тебе спать пора — утром рано вставать.

— Поцелую раз и…

— Ступай, ступай.

Ило нехотя встал. Внезапно попытался схватить Даро, но она ловко увернулась.

— Верткая же! Спортсменкой не была в юности?

— Ступай, отдохни.

— Дай рубаху.

Ило оделся, глянул на себя в зеркале, причесал волосы. Почистил брюки — он намеренно медлил. Потом попросил обувную щетку.

— На свадьбу направляешься?

— …

Не спеша огляделся, поискал глазами кепку, надел ее набекрень и попрощался:

— Счастливо оставаться.

— Всего.

Ило вышел.

Даро бездумно опустилась на постель и, тяжко вздохнув, уронила голову на колени. И не слышала, как отворилась дверь. На пороге широко улыбался Ило. Даро вскинула голову. Ило тихо приблизился к ней, поднял на ноги, заглянул ей в глаза. Женщина не сводила с него взгляда.

— Знаешь что, Даро-джан, делай со мной что хочешь — не могу я без тебя.

Мы часто видим друг друга, почти каждый день, когда я солнечным утром иду на работу через сквер, лежащий на моем пути. Она качает детскую коляску и читает книгу. Я здороваюсь с ней, снимаю шапку, словно намеренно обнажаю лысину. Она улыбается, смотрит на меня непонятным взглядом. Впрочем, я никогда не понимал ее; она была тихой, покорной, во всяком случае я воспринимал ее такой, а на самом деле была, вероятно, иной. И я, наверное, представлялся ей не таким, каким был в действительности, я казался ей воплощением ее мечты.

Что же случилось?

Всякий раз, проходя через сквер, я упрямо думаю об этом. Она смотрит на меня, я снимаю шапку, словно показывая, как облысел.

Не пройдутся больше ее точеные пальцы-изменники по моим волосам… А она все смотрит на меня, улыбается. Как хочется высказать ей то, что не находил нужным сказать в свое время, полагая — и без слов ясно. Как хочется объясниться, понять — в чем мы ошиблись, почему и когда потеряли друг друга и потеряли ли?! А может быть, все правильно, так и должно было кончиться?

А главное, понять, что мешает нам быть счастливыми?!

Вот о чем я думаю всякий раз, проходя через, сквер, а взгляд ее словно говорит мне, что со мной ей, возможно, нет — наверняка было бы лучше.

Стремительно, как кадры виденного в детстве фильма, давно утратившие силу воздействия, но ярче прежнего возникающие в памяти, проносятся картины наших встреч, нашей любви, радостной и печальной. И, вспоминая те чудесные мгновенья, минуты, часы, дни, месяцы, хочу громко, во всеуслышанье крикнуть: «Не могу я без тебя!»

Но я спешу на работу.

1966

Мечеть в ауле давно снесена, но мулла не теряется — обращается к правоверным с плоской кровли своего дома, упорно призывает их молиться в пять утра, в полдень и снова в пять вечера, минута в минуту. Говорят, обзавелся «Спидолой» и служит аллаху по московскому времени. Но его заунывному пению никто не внемлет: тех, кто вел беседу с аллахом, всевышний давно прибрал, а молодым не до аллаха. Аул, как сетуют здешние старики, «в руках молодых»: председатель сельсовета, председатель колхоза, директор школы, главврач — все молодые.

Из нашего лагеря аул как на ладони и напоминает мне декорацию к какому-то спектаклю. Все кажется, затянет мулла свою песню, и выскочат из саклей статные юноши в черкесках и бурках, выхватят из длинных ножен звенящую сталь, разом вонзят в землю ослепительные лезвия и скроются из глаз, оставив сверкать на солнце суровые клинки.

Интересно, как воспримет окрестности Дали? Вардо, по-моему, вообще не замечает их, не то давно бы высказалась, не удержалась. Хотя уверен, если я поделюсь с ней своими впечатлениями, она станет уверять, что и ей аул напоминает декорации, или с ходу придумает что-нибудь подходящее. Вардо ничем не поразишь — всегда оказывается, что ее приятельница, соседка, родственница или она сама видели, слышали, перенесли и пережили то же самое, «действительно» испытали то, о чем идет речь. Помню, наплел ей однажды что-то совсем несусветное, самому неловко было, а она хоть бы что, преспокойно подхватила: «Это еще ничего, вот у моего дедушки…» — и пошла сочинять, такую чушь понесла. Я не возмущаюсь, вместе работаем, можно сказать, живем вместе, вот и мирюсь, да и зачем лишать удовольствия, не так уж много у нее радостей.