Потом Ило встал, и они выпили по стопке водки.

— Завтра куплю тебе платье.

— И попрошу начальника цеха отозвать меня из отпуска.

— Зачем?! Отдохни хоть немного.

— Какой у тебя размер?

— Пятидесятый.

— Сколько может стоить?

— Рублей сорок — пятьдесят.

Ило призадумался.

— Послезавтра зайду к начальнику цеха.

— Не надо, прошу, я сама…

— Не глупи…

Даро сняла чулки, Ило ничком повалился на постель.

— Даро-джан, глянь, который час?..

Даро всмотрелась в настенные часы, еле различила стрелки, ее сердце и маятник ходиков отсчитывали удары. Даро знала: «ходики» будут тикать долго, очень долго. А сколько еще ударов отстучит ее сердце? А часы все отбивали свое «тик-так, тик-так, тик-так». Ей вспомнился весь этот день, и глаза ее засветились.

— Как летят мгновенья, — прошептала она, ложась рядом с Ило.

— Что ты сказала?

Зазвонил будильник. Реваз надел халат и прошел в ванную. Весь дом залит был солнцем. Реваз спустился в нижний этаж, забрал из почтового ящика газеты, журналы, письма. Выдвинутые им новые теоретические положения вызвали широкий отклик в стране и даже за рубежом.

В кабинете царил беспорядок, но убирать было некогда, тем более что уборка часто растягивалась на часы: какая-нибудь старая открытка уводила в прошлое, погружала в приятные или нежеланные воспоминания. По этой причине кабинет его приводила в порядок Ция. Реваз глянул на часы. «Через четыре часа урок фехтования с Цией, пораньше надо было встать».

Он много читал. Очень много. Читал внимательно, заглядывал во всевозможные словари.

Поработав, он прошел в спортивный зал И осмотрел новые рапиры, проверил упругость металла, потом достал полотняные костюмы. «Интересно, почему она не звонит?» — только подумал он, и тут же зазвонил телефон.

— Да. Слушаю.

— …

— Глупышка.

— Разумеется, один, — и засмеялся. — Жду тебя.

— …

«Чего она остерегается? Проявляет излишнюю осторожность. Ция, Ция — трусиха, трусишка», — он усмехнулся, смотря на трубку, которую все еще держал в руках.

В ожидании Ции он принялся готовить кофе и тут же на кухне перекусил. Потом вернулся в зал, опустился в глубокое кресло.

У подъезда остановилась машина.

— Не можешь пешком прийти?

— Поцелуй меня.

Он поцеловал.

— Воскресенье сегодня, надо было прогуляться. Тем более перед тренировкой.

— С тренировкой покончено — сегодня будет поединок. И я выиграю его!

— Ого! По-боевому настроена. Хвалю. Иди, твой костюм в зале.

— У тебя четвертая защита хромает, слышишь — четвертая, — крикнул Реваз Ции.

— Что ты сказал? — Ция, не расслышав, сняла маску.

— Четвертая, четвертая, — показал он ей.

— Поняла. Ну-ка еще раз.

Реваз сделал ложный выпад и снова нанес ей укол слева в грудь.

На этот раз она ловко ушла из-под атаки и нанесла ответный удар.

— О, великолепный репост!

Ревазу нравилось, когда женщина серьезно занималась спортом. Он научил Цию плавать, ходить на лыжах, фехтовать. Фехтование развивало сообразительность, придавало движениям пластичность. Ция уже хорошо владела оружием, и Ревазу все труднее было побеждать.

— Держись теперь! — пригрозила Ция, прижав его к стене.

Реваз уверенно защищался, Ции никак не удавалось нанести ему укол. Она притворилась, будто отступает, Реваз расслабился, собираясь что-то сказать, но Ция сделала флеш, и Реваз накололся на рапиру.

— Ах так — хитришь! Хорошо, какой счет?

— Четыре — три в мою пользу, — засмеялась довольная Ция.

Начали с центра. Медленно сошлись, коснулись друг друга рапирами.

— Поплачешь сейчас у меня.

— Посмотрим!

— Посмотрим!

Некоторое время раздавался холодный лязг металла, потом оба разом устремились в наступление.

— Ой!

— Извини, — Реваз обнял ее левой рукой, осторожно снял с ее лица маску, бросил рапиру на пол и, освободившись от маски, поцеловал ее, да так крепко, что Ция невольно выпустила рапиру и прильнула к нему.

— Четыре — четыре — в мою пользу.

— Хорошо. Иди прими душ… — Реваз перевел дух. — В музей идем.

— В археологический?

— Да.

Они вышли из дому, Реваз запер входную дверь. Разодетые, довольные, они не спеша шли по улице.

— Я проголодалась, — сказала Ция.

— Пообедаем в каком-нибудь ресторане.

День был знойный.

В музее Реваз не удержался, чтобы не высказаться Ции:

— Все музеи похожи друг на друга. И знаешь чем? В них всегда какая-то леденящая душу тишина и какой-то холодный покой, а главное, особенный запах. Это запах экспонатов, старых вещей, они испускают холод давно минувших времен, именно от них эта торжественная, суровая тишина. Признаюсь, музейная атмосфера давит на меня, гнетет. Я кажусь себе ничтожным и начинаю жалеть себя. Мой труд, моя деятельность представляются мне ничего не значащими, незначительными. Почему? Потому что здесь я осознаю, сколько сделали другие! Счастливцы! А мы, что делаем мы, моя Ция?

Ция понимала — возражать ему в эту минуту нет смысла.

— Что мы создаем? — продолжал Реваз. — Ты вот так молода, а знаешь одиннадцать языков, все восхищаются тобой, твоими мучениями, да, мучениями. Я тоже что-то поделываю, бьюсь над какими-то проблемами, да, я точно выразился — бьюсь. Но решу ли я их?

Ция знала, Реваза недолго будут терзать сомнения, но ей приятно было лишний раз услышать, что он не удовлетворен достигнутым, поэтому не оспаривала его слов.

А Реваз был уже в другом конце зала и невесть в который раз читал полюбившиеся ему слова надгробия: «Я — Серафита, дочь Зеваха, младшего питиахша царя Парсмана, супруга могучего Иодмангана, много побед одержавшего, управителя двора царя Хсефарнига — сына Агриппы… Горе, горе тебе, молодой, столь хорошей и красивой, что не было ей подобной. И умерла она на двадцать первом году».

— Здесь недостает одного слова, хочется, чтоб было написано: «И потому умерла на двадцать первом году». И могло ли быть иначе: она чудо и не должна была принадлежать одному Иодмангану.

— Наверное, была очень красива.

— Да, необыкновенно.

— Нравится тебе?

— Ревнуешь?

Реваз взял Цию за руку, повел дальше.

— Взгляни на картлийское[20] жилище IV—III тысячелетий до нашей эры. Пожил бы ты в этой лачуге, поглядела бы, что ты создал в ней.

— Меня вполне устраивает мой дом.

— Неужели?!

— Почему насмехаешься?

— Вспомнила, как хозяйничаешь в своей сверкающей кухне. Поглядела бы, как ты приготовил кофе на очаге посреди жилья.

— Наши предки не баловали себя кофе.

— И несмотря на это, лучше тебя фехтовали.

— Да я и не подниму этот меч. Выродились мы незаметно.

Из соседнего зала донесся голос экскурсовода. Слова звучали невнятно, подобно молитве. Они замолчали, хотя и тянуло поговорить.

Среди экспонатов им бросилась в глаза фигурка обнаженного мальчугана, и такой реальной представилась эпоха язычества, с его идолами и богами, с его культом фаллоса, и оба прижались друг к другу и до боли стиснули руки. Им стало смешно. Пожилая хранительница дремала в старинном кресле посреди зала, они на цыпочках миновали ее и вышли из музея.

У дома Ции они остановились и расхохотались.

Потом Реваз сказал:

— Знаешь, Ция, не могу я без тебя.

— Не попадем, — сказала Даро.

— Посмотрим.

У кассы толпилась масса народу.

— Людям повеселиться охота…

— Смешное кино?

— Комедия, да еще французская, — самодовольно улыбнулся Ило.

— А почему наши не снимают веселое кино, смешное?

— Не знаю.

Сеанс начинался — было почти десять. Толкаться в очереди не стоило, билетов все равно не досталось бы.

— Постой тут, я сейчас, — сказал Ило и скрылся за углом.