— Сначала на разведку, — встрепенулся он. — Зря я всю школу кончить не успел был бы таким умным как ты завгаром бы стал!
Мы чуть ли не бегом припустили на кладбище. На обратном пути молча купили на рынке постного масла, налитого в водочную бутылку с тряпочной затычкой. Уже вечерело, на реку упала тень…
— Я не хотел тебя сильно расстраивать, но я не раз туда ходил. Все до одной могилы разглядывал если бы я заметил какой-нибудь «Фюнф» я бы запомнил.
— Тогда зачем зря тащились? Почему сразу не сказал?
— Так ты бы все равно пошел и сам я надеялся а вдруг!
— Что-то у вас вообще маловато доисторических памятников и плит.
— Да ведь самые лучшие свезли в… — он осекся. Когда он договорил, мы пошли в Детский парк. На его краю, на огороженном пятачке, стояли надгробья из полированного гранита и мрамора незабвенным жертвам-революционерам с высеченными и плохо позолоченными фамилиями и именами. На месте, видимо, отбитых крестов или религиозных скульптур были вставлены железные штыри с жестяными звездами. Собственно, остались лишь цоколи надгробных памятников. «Фюнфа» мы отыскали сразу. На задней, а когда-то передней, стороне всех надгробий были стесаны зубилом прежние рельефные буквы и даты. Но все равно можно было легко прочитать, кто и что.
И мы прочитали: «…купец первой гильдии Карл Карлович Фюнф…» и т. д.
— А ведь нехорошо, — внезапно сказал дядя Вова, — свои не сделали чужие позаимствовали.
— Там разберутся, — показал я на небо. — Теоретически, по архивным данным, можно, конечно, определить место, где был захоронен Фюнф. Жаль, я не корреспондент. А так — кто мне будет выяснять?..
— Никто. План показывать нельзя понимаешь.
— Какие ж мы обормоты! — прошипел я. — Где план? Мы достали схему и уставились на нее.
— Вот она, могила, — указал я на крестик, обведенный кружком. — Место ее можно высчитать по другим крестикам-могилам в нужном ряду. А надгробие Фюнфа — вот же оно! Отмеряй от пятой могилы сажень.
— А я откуда знаю какая она? — огрызнулся дядя Вова.
— Сначала давай замерим расстояние от пятой буквы до края надгробия.
— Правильно, — дядя Вова вынул из кармана складной метр.
Получилось тридцать пять сантиметров.
— Будем рыть… ну, примерно на расстоянии полуметра — метра от места погребения справа.
— Если оно сохранилось, — буркнул напарник. — Может там теперь кто другой похоронен лежит.
— От него и будем мерить. Застолбим точку и станем копать влево и вправо, вперед и назад, — зажегся я. — И…
— И вверх и вниз, — засмеялся дядя Вова. — Вверх не надо а вниз само собой. Умен шельмец весь в меня! Рыть будем ночью?
— Ночью с фонарем.
— А не страшно на кладбище-то?
— Страшно, — признался я. — А что делать? Если застукают, скажем, что выползков копаем для рыбалки.
— Я не милиции боюсь. Тебе хорошо ты уедешь а я местный останусь.
— Ах, вон ты о чем.
— О том о том. Жмурики привяжутся будут в гости зазывать!
— Ты это серьезно?
— Может ты один сходишь а я всю неделю буду ходить за водой? — взмолился он.
— Вдруг не дотащу, — буркнул я. Идти одному ночью на кладбище мне не улыбалось.
— Чего не дотащишь гроб что ли смеешься?
— Сундук с сокровищами. Сун-дук!
— Я тебе тачку дам хорошая тачка новая.
— Нет, — отрезал я. — Или вдвоем, или никто. Ну?
— Вдвоем, — вздохнул он.
Мы опять пошли на кладбище. Высчитали по плану, сверяясь с реальностью, местоположение могилы Фюнфа. К счастью, там никто не был захоронен по-новой. Лишь проступал среди бурьяна кирпичный фундамент, на котором когда-то и высился тот надгробный памятник.
Затем отправились домой за лопатами и фонариком. Вместо тачки решили взять два мешка, один — про запас.
Дорого бы я дал, чтоб взглянуть со стороны, как мы при свете карманного фонаря остервенело копали ночью яму на кладбище!
Вскоре я понял, почему фонарик называется карманным, — им бы только карман освещать. Затем догадался, отчего штыковую лопату окрестили именно штыковой. С ней бы только в бой ходить, колоть, а не рыть, — все время гнется, натыкаясь на камешки. Потом усек, зачем совковую лопату наименовали грабаркой. Ей, верно, удобней оглушать и грабить запоздалых путников на большой дороге, а не землю загребать, — ничего не ухватишь. Вероятно, если б мы взяли еще и лом, то, по моему мнению, он годился бы только на сдачу лома черных металлов во «Вторсырье».
Может быть, я потому разворчался, что больше всего на свете не люблю земляные работы. Однажды я месяц копал в деревне когаты — землехранилища для картофеля, — когда наш класс бросили в помощь колхозу «Заря коммунизма». Я там радикулит схватил, копая от зари до зари. Человек тридцать гавриков вроде меня целыми днями орудовали лопатами. Один бульдозер выполнил бы всю нашу работу за день. Китайский труд.
Мы рыли с дядей Вовой то левее, то правее, и все бесполезно. Та «сажень» нам надолго запомнилась. До сих пор не знаю, каков ее размер в точности.
Мы столько вырыли, что через месяц могильщики — достоверно знаю — добрым словом поминали неизвестных помощников, хороня в той яме очередного уважаемого покойника. Если б нас тогда ночью застукала милиция, мы б наверняка не смогли оправдаться тем, что якобы добываем выползков лично для своей рыбалки. Здесь был виден размах целой червячной артели, вознамерившейся обеспечить свежей насадкой широкие слои рыболовной общественности.
В довершение всего дядя Вова вдруг прекратил свое землеройство и сказал ледяным тоном, от которого у меня кровь застыла в жилах:
— А с какой стороны мы роем копаем? Если памятник стоял к нам лицом нужно справа если спиной нужно слева.
Ясно… Судя по результатам, отсутствующий памятник проигнорировал нас своей задней частью. Попросту — обратной стороной. Надо было менять дислокацию и начинать все сначала. Я аж застонал.
— Подсади меня выбраться не могу, — попросил дядя Вова.
Я с размаху воткнул лопату в дно ямы, собираясь помочь содельщику, иначе он сам бы отсюда никогда не вылез. Разве что до утра рыл бы себе ступеньки в стене. И вот, когда я, значит, со злостью вонзил в дно лопату, раздался металлический звон. Дядя Вова упал на колени и принялся по-собачьи бешено разгребать землю пальцами.
— Свети сюда…
Фонарик осветил кованый угол. Гроба?.. Ящика?.. Сундука?..
Мы заработали, как подстегнутые. Причем не кнутом, а по меньшей мере бичом работорговца.
Это был ящик. Дубовый и довольно тяжелый. С навесным, на петлях, замком. Открывать его на месте, конечно, даже не пытались.
Как мы с ним добрались домой, в горячке подзабыл. Помнится, что дядя Вова кряхтя тащил ящик в мешке на своем горбу. А я в другом мешке нес лопаты.
И еще:
— Может завтра и с другой стороны покопаем посмотрим? Может все-таки памятник не так стоял? — вошел в раж дядя Вова. Вконец обалдел!
Дома мы закрылись на ключ, зашторили окна, застелили обеденный стол скатертью, как на празднестве, поставили в центре наш ящик и сначала полюбовались на него. Пожалуй, я назвал его ящиком только из-за размеров, скорее, это был сундучок. Впрочем, у сундучка крышка должна быть выпуклой, а наша была плоской. Так что все-таки ящик.
Мы немного поспорили об этом, затем дядя Вова принес инструменты и, растягивая удовольствие, разложил, как перед хирургической операцией, на столе всякие клещи, стамески, отвертки и разнокалиберные молотки.
— А ты мне не верил думал дядя из ума выжил? — подмигнул он. — Прощаю тебя так и быть по молодости зеленой.
— Потом прощать будешь.
Я даже зубами заскрипел от нетерпения. Что значит азарт!
— Начинаю.
Дядя Вова потянулся было к стамеске… Схватил большущий молоток величиной с маленькую кувалду и одним махом ухарски снес замок у ящика.
Мы распахнули крышку. Под ней был, плотно прилегающий к стенкам, брезентовый чехол. Дядя Вова с хрустом вскрыл его, как консервы, лихим ножом — от и до, начисто.
Не знаю, что предполагал он увидеть, но я чуть не зажмурился в ожидании сияния драгоценностей, как в фильме «Граф Монте-Кристо» (производство Франции).
