В путь! По началу все пошло, как задумано. Осушил для старта «кляйне» в ближайшей пивной, стряхнул пену с губ, вышел, свернул за угол — Стена. Та самая, Берлинская. С грозными надписями. По верху лампы горят. Пришлось обходить…
Хоть и говорят, что берлинские улицы, как и питерские, строго под прямым углом спроектированы, очевидно, Панков — действительно самый старый район. То на месте кружишь, то в какой-то тупик попадаешь, то опять на злополучную Стену выходишь. Ко мне уже и часовые вроде бы присматриваться стали. Может, им другие по телефону мои приметы передавали, как эстафету?..
Ошибаясь в намеченном пути, я не ошибался только в гостеприимных пивных, выходя на них прямо-таки с полуоборота. Да и не мудрено, что я плутал. Телебашню можно увидеть только с открытого пространства, с какой-нибудь площади, а в узких улочках здания закрывали горизонт, да еще, если все время сворачиваешь то туда, то сюда, — и подавно потеряешь всякую ориентацию. Когда я в четвертый или в пятый раз вновь вышел на Берлинскую Стену, невольно подумал: «А может, пиво подействовало? Надо же, дороги не найду!» Да нет, если сложить пять моих «кляйне», то получится две с половиной нормальные кружки — «гросс». Это далеко не та доза, после которой люди сбиваются с правильного пути.
Я стоял в раздумье на углу улочки, напротив Стены на другой стороне, прикуривая и делая вид, что не замечаю, как сверлит меня взглядом бдительный часовой. И тут лампы на Стене вдруг разом погасли, из подворотни метнулась к ней какая-то расплывчатая фигура, послушались стук, будто били молотком по зубилу, отрывистое «Хальт!» часового, выстрел в воздух, затем сверкнул новый выстрел вдоль стены, и раздался топот ног — прямо ко мне. Ну, думаю, неизвестный со всех ног мчит сюда, а за ним — пограничники. Либо в суматохе подстрелят, либо потом не отбрешешься. Кто, что, зачем?! Все-таки заграница. И советское подданство не выручит. Мало ли что ты «наш», «наши» тоже за кордон мотают, любо-дорого.
Я дунул прочь. Сработал инстинкт! Бросался во дворы, перелезал через ограды, снова несся — топот позади не стихал. Когда я уже выдохся и собирался сдаться, впереди во дворе вдруг увидел освещенный одинокой лампой овальный вход с металлической короткой лестничкой. «Туалет!» — мелькнула спасительная мысль. Поднажал из последних сил, с налету распахнул звонкую дверь, машинально отметив, что на ней не было букв — ни «H» ни «F» (Herren» — мужской, «Frauen» — женский), и… сознание провалилось в темноту.
Очнулся я, наверное, быстро, потому что мой преследователь — очевидно, это и был он — высился надо мной, все еще тяжело дыша и сжимая в руках молоток и зубило, — как видите, я не ошибся, когда услышал стук у Стены. По-видимому, он вовсе и не преследовал меня, а тоже спасался бегством. Кто же виноват, что наши пути совпали! Странно не это. У рослого незнакомца, одетого в ничем не примечательный комбинезон, было… три глаза. Мы находились в глухом металлическом отсеке, как бы в прихожей, с рядами заклепок по овальным стенам; дальше вела другая дверь-люк.
«Уж не на летающую ли тарелку я угодил?» — усмехнулся я про себя.
«Верно, — послышался в мозгу спокойный ответ. — Так у вас называется то, где ты сейчас находишься».
«Телепатия?» — мысленно ахнул я.
«Опять — верно», — подмигнул мне трехглазый левым крайним и занялся своей раной. Только сейчас я заметил, что он ранен. На правом плече была дырка в крови. Достукался!
«Больно?»
«Не очень», — он достал какой-то белый пакет и, морщась, ловко перевязал плечо — вместе с комбинезоном.
«В вашем воздухе микробов много», — пояснил он мне.
«Слышь, — осмелел я, стараясь говорить про себя, — а что ты у Стены делал?»
Трехглазый вынул из кармана кусочек бетона с будто запаянной внутри галечкой.
«Сувенир» — сострил я.
«Еще какой! Самый ценный камень на Земле! А пулю я дома выну и буду на цепочке носить». «А где ваш дом?»
«И далеко и близко, ты не поймешь».
«А правда, вы появляетесь там, где должны произойти важные события?»
«Да и нет. В сегодняшнем случае — да», — последовал мысленный ответ.
«И что же здесь будет?»
«Прочитай лет через шесть в газетах, — он усмехнулся. — Ну, пока. Спешу».
Я замялся, но он первым протянул мне свою раненую руку на прощание:
«Уже не больно».
Я вышел. На всякий случай отбежал к воротам и оглянулся. Ступеньки втянулись внутрь сфероида — теперь-то я хоть смутно, но различал, что это сфероид, — лампа погасла, послышалось тихое жужжание, и словно мелькнул на звездном небе огромный литой жук.
Я огляделся. Кругом стояли темные заколоченные дома…
Через минуту-другую я уже шагал по ярко освещенной улице, с трамваями и автобусами, в направлении сияющей вдали телебашни. Нет, сначала я зашел в ближайшее «гастштете» и хлопнул «гросс» кружку за незнакомца — за его успешное плавание: «Лети с Богом!»
К перекличке я поспел вовремя.
…Ровно через шесть лет я прочитал в газетах, что та Берлинская Стена приказала долго жить, а ее осколки пошли на сувениры. И мне стало понятно, почему незнакомец назвал тот кусочек бетона самым ценным на Земле камнем. Что ему лунный камень? Они, верно, по всем планетам шастают. А вот камень из стены, разделявшей один народ-Камень, который с души сняли…
Забыв про пиво, мы сидели в предбаннике. (Подчеркнем, все это было нам рассказано за два года до объединения с ФРГ!)
— Ну, ладно, — очнулся толстяк Федор. — А зачем он под пули лез? Не мог, что ль, дождаться, когда стену — ну, допустим — разрушат!
— Значит, не мог. Сказал же, спешит, — рассердился Ураганов.
— Пусть, — кивнул Федор. — А пуля ему зачем?
— Зачем-зачем! — подал голос кучерявый детина Глеб. — На память.
— Я так полагаю, — потер усы Ураганов, — со временем та пуля тоже будет бесценна. Представьте себе, пуля пограничника несуществующего государства! Да еще с другой планеты! Для них это похлеще, чем для нас стрелы воина, допустим, потонувшей Атлантиды.
— Хм… — озадачился Федор. — Выходит, не врали, когда напечатали, что в Воронеже пацаны не раз видели высоких трехглазых пришельцев?
— Конечно! — горячо воскликнул Валерий. — Воронежцы не могут врать хотя бы потому, что Воронеж по соседству с моим родным Курском. В наших краях не врут! Это тебе не Москва.
Он умолк, затем сказал:
— А вы говорили, зачем я все про Стену да про Стену…
ТРИ ЖЕЛАНИЯ, ИЛИ ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ
Будь моя воля да родись я лет двести назад, плавал бы только на парусных кораблях! Они какие-то настоящие, искусные, а не искусственные. Между прежними и нынешними такая же разница, как, к примеру, между живой елкой и синтетической. Конечно, современные корабли прочнее и быстрее, но… не то. Они лишь средство передвижения. А те — обвораживают, ранят душу. Как в стихах:
Когда волна колышет сушу
И на весь мир ревет прибой,
Давно забытым ранит душу
О том, что не было с тобой…
Но умолкаю. Не то опять недоброжелатели затрубят: вновь красивости! Ураганов уже стихи читает! Скоро запоет!
Ну и что? Я люблю и стихи читать, и песни петь — только не с чужого голоса. Даже пьяные поют. А я нормальный русский моряк. Что хочу, то и делаю, если начальство не запрещает. Да и то столько приказов, указов, инструкций и распоряжений в своей жизни нарушил — не счесть! Но если бы я их не нарушал, пожалуй, мало чего любопытного со мной бы случилось. Так уж мы устроены, грешные.
Почему-то у меня сейчас такое настроение, как в ту ночь, когда мы, изучая течения, дрейфовали на «Богатыре» в Атлантике где-то между Кубой и Испанией.
Давным-давно этим путем наощупь пробирался великий Христофор Колумб, волнуясь, переживая, боясь. И вот где-то здесь стоял тогда в полной безопасности я, Ураганов, и преспокойно покуривал сигареты «Ява». Пожалуйста: экзотическое название, над которым мы совершенно не задумываемся у себя дома, совсем по-другому звучит в иной обстановке. Конечно же, тут более подходит: Куба, Испания, Ява, Колумб. А не Ураганов.
