На вопросы соседей старичок, скрепя сердце, отвечал, что вывез все на свалку. А Петю стал трусливо избегать после того, как на людях тот мстительно крикнул:

— Культуру продаешь! Кто больше, да?

На этом история не окончилась. Мне довелось еще раз встретиться с тем неизвестным.

Я уже говорил, что жил в 1-м Мосфильмовском переулке. Метрах в трехстах от нашего дома петляет в овраге мутная речушка Сетунь. Кажется, я упоминал: не речка, а чистейшей воды химреактив. По-моему, по ночам в ней можно фотографии проявлять. И закреплять в ней же — одновременно. Мертвая вода. Ни головастиков, ни комаров… А ведь я еще помню живописную Сетунь, когда по ее берегам кое-где стояли частные дома, а на мостках женщины стирали половики. По той стороне тянулись луга, там пасся мелкий рогатый скот. Помню, как один мужик кряхтя переносил на плечах козла по длинной, наращенной доске, перекинутой через речонку в самом узком месте. Чуткое животное орало в голос, глядя на бегущую внизу воду. А тогда она была куда чище, чем теперь. Сейчас бы любой козел заорал еще громче!..

Прихотливо извиваясь, Сетунь мирно несет свои изумрудные воды, в которых змеями мелькает бракованная пленка с «Кинокопировалки», величаво плывут — откуда столько? — белоснежные куски пенопласта и раздутые трупы собак и кошек в непередаваемых малахитовых разводах. Вольно ж было великому Гоголю подтрунивать над своими потомками — школьниками: «Чуден Днепр при тихой погоде…». Он Сетуни не видел. При любой погоде.

В пойме реки там и сям разбросаны какие-то мастерские и забытые Богом склады за большими кособокими заборами. Они были в таком запущении, что среди диких пустырей, чахлых рощиц и свалок казались порождением данной природы. Однажды вечером, возвращаясь из магазина и проходя мимо такого склада, я из любопытства взобрался на забор и глянул: батюшки мои!..

Здоровенный двор был сплошь заставлен гипсовыми статуями Ленина во весь «его» двухметровый рост. Иные из них по-отечески взирали на меня, другие стояли, гордо отвернувшись. Их тут была целая чаща! Стояли здесь Ленины и поменьше, они казались его детьми.

— Опять — вы?? — послышался позади чей-то голос.

Я спрыгнул обратно. Это был… тот самый курский неизвестный:

— И после этого вы осмелитесь утверждать, что вы все-таки туземец?

— Кто-о?

— Вы сколько лет на Земле?

— С рождения, — не совсем понял я.

— С рождения можно было б и выучить, что туземец, туземец, — разделил он слово, — житель этой земли, местности. Я же в своем вопросе имел в виду не просто землю, а планету Земля.

— Снова вы за свое! — оскорбился я. — Сейчас опять начнете про конкуренцию?

— А чего ж вы хотите — факты налицо. По всей стране мы пока обнаружили лишь два богатых, можно сказать, «месторождения» доподлинных гипсовых фигур — и вот снова наталкиваемся на вас. Какой бы вы сделали оргвывод?.. Впрочем, коммерческая честность превыше всего. На это хранилище у нас договора нет. Вы первый пришли и застолбили, — он указал на бетонный столбик-пасынок, на который я становился, влезая на забор.

— Это не мой, — честно отказался я.

— Однако он излучает ваши следы.

— В таком случае, что излучаю я сам — весь? Человек я или кто?

— А пес вас знает! Ни одна собака не определит, хотя собачий нюх — тончайший индикатор. Перевоплощение любого так называемого пришельца в человека бывает полным или никаким.

— Ну, хватит. Надоело. Уступаю вам права. Берите все! — широко повел я рукой на забор.

— Все не потянем, — с сожалением заметил он, тем не менее явно обрадованный моей нежданной щедростью. — Договорник?

Я не глядя подмахнул бумагу, привычно появившуюся из-за пазухи неизвестного, его же дешевенькой шариковой ручкой.

Он молча поклонился мне и пошел вдоль забора к воротам, над которыми тихо жужжала лампочка.

— А вознаграждение? Комиссионные, призовые, отступные? — жадность все-таки взыграла во мне.

— В договоре об этом ничего не сказано, — хихикнув, откликнулся он. — Вы уступили право первооткрывателя даром. Задарма и дуриком.

Так…

— А зачем же вам договор? Ну и брали бы себе задарма и дуриком.

— Договор удостоверяет подлинность приобретаемого. И вдобавок, по-вашему, честь торгаша… торговца ничего не стоит?

— Вы хоть сторожа-то, если он есть, не обижайте, — крикнул я.

— Не обидим…

Рано утром я не поленился, сходил на склад. Сторож был. Не обидели — пьяный в стельку. А «хранилище» заметно поредело.

Нет, что ни говори, а мой знакомый неизвестный — все-таки торгаш, а не торговец, пусть и космический. Как ни уточняй. Я настоящий житель Земли и хорошо знаю разницу между, казалось бы, сходными словами.

А ведь и я мог вернуться домой на машине марки «Форд», как в песне поется. Совершенно свободно.

Пожалуй, это моя самая поразительная история. Такого, что приключилось во Фритауне, со мной еще не было и, твердо надеюсь, не будет. Фритаун — столица африканской республики Сьерра-Леоне, важный порт на побережье Атлантики. Переводится с английского как «Свободный город». У них вообще государственный язык — английский.

Помнится, мой неразлучный спутник боцман Нестерчук, очутившись на берегу, пошел прицениваться к знаменитым местным алмазам, имея всего пару долларов за душой, а я благоразумно решил истратить ту же сумму на культурные цели и направился в известный Национальный музей.

Про музей я вам подробно рассказывать не стану. А вот про другое… Там я познакомился с одним экскурсоводом. Как выяснилось, бывшим колдуном небольшого племени, живущего у самых отрогов массива Фута-Джаллон и в основном занимающегося охотой в высокотравной саванне.

По-моему, кроме меня, других посетителей в музее особо и не было. И колдун, показав мне всякие экзотические экспонаты, привел в какой-то прохладный тихий зальчик поболтать о жизни. Мной-то он заинтересовался тоже как музейной редкостью — русского человека он видел впервые. Но оказался таким разговорчивым, что слова не давал вставить. Сам спрашивал, сам же отвечал, и все такое прочее. Я плюнул на самолюбие и, рассеянно слушая, стал рассматривать коллекцию разнообразного оружия: от копий и кремневых ружий до современных винтовок.

Колдун мне попался сердитый.

— Вы меня совсем не слушаете, — визгливо обиделся он. — Учтите, я могу вас за это наказать.

— Да пожалуйста, — благодушно ответил я. Принимал за шутку, а напрасно.

— Вы что, такой смелый? — усмехнулся он.

— Не очень пугливый, — кивнул я.

— Это хорошо. — Он потер сухие ладошки о свои морщинистые пятки, торчащие из этаких здоровенных сабо. — А то иные совсем пропадают: бац — и туда!..

— Куда?

— Кто — куда, — туманно ответил он. — Слишком нервные.

— Ну, у меня нервы — стальные, — небрежно заметил я. — Из них можно якорные цепи клепать.

— А вот поглядим, — раздраженно сказал колдун. Мое бахвальство все больше выводило его из себя.

— Многие глядели. После этого у них зрение улучшалось.

Уши у колдуна даже побагровели от злости:

— Мания величия!

На что я бодро ответил:

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Или пылью — точно не помню.

— Пылью — точнее, — многозначительно сказал он. — Не заноситесь.

— Живы будем, не помрем.

Колдун угрюмо посмотрел на меня и вдруг, завыв гортанную песню, пустился в какой-то ритуальный танец вокруг меня. Ну уж теперь-то я сразу забыл про всякое оружие. И тоже напрасно.

Движения его становились все стремительней. У меня двоилось в глазах. Под конец он закружился волчком, резко остановился и длинными указательными пальцами, похожими на заточенные карандаши, ткнул в меня и в дуло потертого карабина, лежавшего на высокой подставке.

Тут-то все и началось… Мое сознание меркло — так постепенно гаснет люстра в кинозале. Затем наступил мрак — с дырочкой света вдали, словно в тоннеле. Я с ужасом почувствовал, что стал — пулей!