Хоть и вернулись мы тогда обратно без небывалых катранов, зато теперь у нас, у меня и Анатолия, по именным часам. У каждого. Могу показать!
Настоящие водолазные. Надежные, глубоководные, с метражом погружения. Почти что японские. Всем часам часы!.. А еще, видите ли, говорят о рыболовах: на одном конце червяк, на другом — дурак. Любое дело надо доводить до конца, а не бросать на полпути.
Корабль, с которого отправляли подлодочку и ожидали ее возвращения ровно через месяц, стоял в то время строго в нейтральных водах. Он там, наверное, и до сих пор стоит, вы уж мне поверьте. А названьице у него примечательное: «Найтс фишермэн», что означает — «Ночной рыболов».
Так что рыболовы бывают разные!
ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ
Лет десять назад, в конце мая, возращаясь со Средиземного моря в Ригу, наш «Богатырь» завернул по пути в Гамбургский порт. Долго, сто десять километров от Северного моря, поднимались мы по широченной, полноводной Эльбе, пока не показались зеленые длинные шпили этого самого большого города ФРГ, насчитывающего свыше двух с половиной миллионов жителей.
Недаром Гамбург называют Северной Венецией. В нем тысяча триста пятьдесят мостов, а самым грандиозным из них был тот, под которым мы гордо прошли к причалу.
Несмотря на огромность, город оказался очень чистым и ухоженным, с красивым искусственным озером — в центре на Альстере, — усыпанном разноцветными яхтами; вокруг новые модерновые здания, зеленые бульвары; восстановленные после англо-американских бомбежек соборы и кирхи; заботливо отреставрированные крошечные улочки и старинные особняки; разнокалиберные частные дома, даже на мой придирчивый взгляд аккуратно выглядевшие, как после срочной побелки и покраски к празднику 1 Мая.
Улицы здесь не только тщательно моют, но и пылесосят специальными машинами со шлангами, способными всосать не то что пыль и мусор, но, пожалуй, и собаку, вздумай она сунуться под резиновую свистящую трубу. Если б вот так могли убирать мусор с грязных душ некоторых людей, пытающихся возродить мрачное прошлое! Я имею в виду неофашистов. Мне с ними пришлось столкнуться в упор. Но об этом еще впереди…
Пока наше начальство решало какие-то технические вопросы в порту, мы, группа матросов и ученых, отправились побродить по городу. Обычаи в нем очень гостеприимные, продавщицы чуть ли не под руки подхватывают покупателей у входов в магазины, а в портовой зоне на торговых лавках с дефицитным товаром даже объявления вывешены на нашем языке: «Заходи, матрос! Здесь торгуют по-русски!» — и все для того, чтобы из тебя последние марки выудить по-западногермански.
Гуляли мы, гуляли и забрели в так называемые кварталы развлечений — Санкт Паули с небезызвестной улицей Репербан, знаменитой своей ночной жизнью. Ну, эта ночь у них рано наступает. К шести вечера Репербан уже вовсю сверкал рекламами, вывесками и витринами сексшопов, секстеатров, порнокинотеатров, домов свиданий и всяких притонов и забегаловок под сногсшибательными названиями, вроде «Пиво с любовью». Здесь было полным-полно туристов, и особенно моряков разных стран, рас и национальностей. Не то чтобы мы уж так интересовались этой пресловутой ночной жизнью, все мы достаточно морально устойчивы и выдержаны, но быть в Гамбурге и не побывать на знаменитой улице — значит, нарушить неписаную морскую традицию. Надо ж хоть со стороны глянуть, до чего дошло в своем разложении буржуазное общество. Тем более не будут потом разные салаги перед тобой хорохориться: я, мол, был, а ты что?!
Ничего интересного, кроме обнаженных несчастных девчонок, посиневших от свежего ветра с моря, на углах улочек, и даже в, очевидно, неотапливаемых витринах заведений, мы не встретили. А на все это снисходительно смотрело с другой стороны Репербана темно-серое здание полицейского управления своими слепыми окнами.
Я сказал, ничего интересного. Вру! Мы с боцманом Нестерчуком призадержались у случайной витрины с огнестрельным оружием: разные револьверы, кольты, браунинги, парабеллумы (в переводе с латинского, «готовься к войне»), старинные кремневые пистоли, газовые пистолеты — чего только нет! Ну, мужчинам всегда интересно на оружие поглазеть, вот мы вскоре и поплатились за свое любопытство. Плавным поворотом стекло уходило с улицы в темный двор — мы и двинулись туда, машинально следуя вдоль изгиба и не отрывая глаз от оружейной выставки…
И тут — я догадался, чем орудовали, — нам сзади, рраз, мешки на голову, сгребли в охапку и куда-то тащат. Кричи не кричи, не услышат через плотную материю, да и повсюду зазывалы орут, рекламируя свои заведения: прямо Содом и Гоморра! Что такое содом — всем известно, хотя почему-то в этом словосочетании его пишут с большой буквы; а что означает Гоморра точно не знаю, но уверен: еще похлеще. И действительно, вскоре пришлось узнать такую «гоморру», врагу не пожелаешь! Не знаю, как боцмана, а меня впихнули в машину, чуть шею не сломал, и поехали. В бок уткнулся револьвер, не карандаш же, — вероятно, Смитт-Вессон, судя по длине дула: оно засело у меня где-то в печенках.
Поначалу я успокаивался тем, что вышло недоразумение. Наверное, местные порнографисты сводят между собой счеты, вот и спутали нас с кем-то. Глядишь, разберутся и выпустят. Зачем им международный скандал? Одно плохо: если бросят за городом, придется топать неизвестно куда незнамо сколько!
Но уже через пару минут я насторожился. Похитители стали вполголоса переговариваться. Спасибо, что я полгода назад за немецкий взялся вплотную, поднатаскал меня старпом «шпрехать», пристыдив: такой молодой, а не развиваюсь, пока голова крепкая. Прав он, конечно, языки надо вообще в раннем детстве учить, еще в садике. А со школы, я считаю, — поздно. Там времени свободного меньше: футбол, хоккей, баскет. Худо-бедно, мысленно перевожу на русский. Перевод — мой, за правильность ручаюсь:
— Это точный они есть?
— Точный. Они есть русский моряк.
— Очень точный? (Далось ему. Не уверен, видите ли).
— Они есть очень точный. Русский швайн это! (Швайн?.. Слоны, что ли? А-а, какой-то уголовный жаргон.)
— Это есть хорошо! (Им хорошо — значит, нам плохо!) Еще что-то плели, и я понял: через полчаса будем на месте, где нас уже поджидают. Так сказать, готовят достойную встречу — зер гут! Скучать не придется.
Мычу телохранителю через мешок по-немецки: убери, мол, свою пушку (забыл, как переводится русское слово «револьвер»), а то у меня кранкен копф (больная голова), потому что не знал, как сказать «печенка».
А он смеется. Перевод опять мой:
— Вы есть один смешной русский моряк. Я знаю юмор рассказа. Один человек говорит другой один человек: я сейчас стрелять твой глупый зад, умный голова сразу не болит. Вы поняли?
Намек понял, молчу в тряпочку, то есть в мешок. Вежливо, гад, разговаривает, на «вы». Потом лишь узнал, что ни в одном западном языке всего-навсего слова «ты» нет.
Наконец приехали. Выволакивают, ведут, толкают. Семеню, спотыкаюсь — узкий мешок аж до щиколоток!.. Ступеньки, дверь… Ковровая дорожка, другая дверь. Голоса… Сквозь ряднину мешка брезжит светом.
Мешок сдергивают, а руки мне мгновенно — хвать! — связывают сзади. Гляжу, прищурившись. Сразу нахожу своего боцмана — его, очевидно, раньше привезли, — сидит на стуле, тоже со спутанными руками. Мы в большой комнате с горящим электрокамином (стеклянные, словно обугленные, поленья с лампочками внутри — удобно, черт побери, недаром еще Гоголь говорил, что луну делают в Гамбурге!), над камином — портрет бесноватого фюрера; перед нами — человек пять пожилых типов, этаких жмуриков в строгих костюмах. Как бы ненароком оглядываюсь — позади четверо прыщавых молодчиков. Один с револьвером. Верно систему я угадал, так и есть — «Смитт-Вессон» с длинным дулом.
— Заявляю решительный протест! Требую немедленного освобождения! — держится молодцом Нестерчук.
Я еще громче протестую и тоже требую свободы.
С бельэтажа по винтовой дубовой лестнице сбегает, тряся брюшком, молодой жизнерадостный толстяк в усиках и на приличном русском проясняет обстановку. Переводит, что жмурики говорят:
