Меня аж в холодный пот бросило — нет, позвольте! — я деньги от нашего кассира получал, тот ничего подобного не допустит — валюта! — хоть ее в судовой кассе и много: за все с любого берега платить надо, даже за пресную воду.

Я, конечно, крепко возмутился. Но мой сосед-малаец только усмехнулся и выложил за меня свой четвертак. И не уходит — ждет, пока я отвозмущаюсь.

А хозяин шасть за стойку и, как сейчас помню, дерг за какой-то рычаг на стене.

Тут пол под нами сразу провалился, и мы рухнули вниз вместе со столом и стульями. Жалко, без хозяина. Люк захлопнулся, мы выругались: я по-русски, сосед по-малайски.

Попались! Вокруг бетонный подвал и в углу легкая деревянная лесенка к железной дверце. Мы руки об нее отбили, пока к нам не спустились несколько дюжих парней — по пистолету в каждой руке!

Дело — дрянь… Выворотили бандиты у малайца карманы и конфисковали пятьдесят два доллара. С меня много не возьмешь. Я насчет этого держался спокойно: у меня всего-то двадцать пять центов, да и те вроде фальшивые.

Гангстеры поглядывают в мою сторону и о чем-то переговариваются, словно сомневаются: я это или нет?

— Русиш? — спрашивают. — «Богатир»?

— Вот хватятся меня на корабле, — объясняю я им по-хорошему. — Начнут искать! «Интерпол» тоже не дремлет, — вставил на всякий случай.

А они мне с юмором объясняют:

— Ваше положение безвыходное, дорогой господин. Здесь недавно из цирка слона украли, и то не нашли. Даже гордые британцы не знали, из какого мяса они бифштексы, пардон, наворачивали в местном «Английском клубе».

— Ну, съесть меня не удастся, — храбрюсь я.

Бандиты горячо заверили, что есть меня не собираются. Дорого, говорят, не по карману. Они выкуп потребуют. Если за меня не заплатят две тысячи долларов — в принципе дешево оценили! — то придется мне проститься с жизнью. Никакой «Интерпол» не найдет!

Да, положеньице… Представил я себе мысленно нашего пароходного кассира Ермолаева, отсчитывающего им купюры, и чуть зубами не заскрипел от бессильной злости.

Мне-то еще цветочки, а моему малайцу — ягодки. Эти злодеи вслух решили его ликвидировать, чтобы потом не донес. А он — что же вы думаете? — примирился со своей участью. И вдруг потребовал вкусной еды, выпивки и сигару. Последнее, так сказать, желание. Его хладнокровию позавидовать можно. Я так считаю: он напоследок подумал, что слишком жирно им будет с отобранными деньгами. Желание у него тоже какую-то стоимость имеет — им меньше достается.

Гангстеры отнеслись к малайцу с пониманием. Им понравилось, что он не кричит, не ползает на коленях, а относится к своему исходу разумно и мужественно, как настоящий мужчина.

Мне до него далеко. Кусок в горло не полез бы при такой перспективе.

Приносит ему сам хозяин поднос, на нем чашка с рисом и кусочками морепродуктов, бутылочка виски дрянного, судя по этикетке, и настолько большая сигара, что по одному ее виду можно судить, какая она вонючая.

Я лихорадочно думаю, что бы такое героическое предпринять. Это только в кино один безоружный человек кучу бездельников с пистолетами мигом выводит из строя.

А малаец лопает за обе щеки, наворачивает. Даже ему жарко стало: расстегнул молнию на своей куртке донизу. Под курткой он голый: ни рубашки, ни майки.

Гляжу я на него — уж на что у меня нервы крепкие — в глазах закружилось! Про слабонервных злодеев пока умалчиваю.

Так уж водится: у всякого нормального человека бывает только одно лицо. Были, правда, когда-то сиамские близнецы, у них и то лишь два лица. У малайца же — три, если считать голову! На груди — второе, на животе — третье. Щекастые, губастные, носы плоские, глазки бегают. И все эти три морды губами чмокают, чавкают, хотя пока что одна ест…

Ну, у нас с гангстерами немая сцена: замерли, некому сказать: «Вольно!»

А малаец раскуривает сигару и вставляет ее в губы второй морде, что на груди. А третьей — подносит стаканчик. Сам ест, другая — покуривает, третья, прихватив нижней губой стаканчик, посасывает виски!

Картина, достойная Рубенса.

Гангстеров словно ветром сдуло из подвала! Лишь скрипела, покачиваясь, дверца…

Ну, тут мы тоже деру! Выскочили прямо в чайную — ни души. А на выходе прозрачная табличка висит, наоборот не прочитаешь: «Закрыто на обед» или «Ушел на базу». Пока я дверь отпирал, малаец себе из ящика кассы полсотни взял. И можно понять: ведь его же ограбили, а «втроем» он, самое большее, на пятерку напил, наел и накурил.

— Ты хоть куртку застегни, — только и успел я посоветовать, когда мы вылетели на улицу. И разбежались в разные стороны.

Я раньше своей группы на корабль вернулся. Заглянул к нашему кассиру и молча, с чувством, пожал ему руку. Он не понял: «Больше денег не дам, не проси!»

Я на берег больше не высовывался, да нас и не выводили. В тот же день мы отчалили, и мне удалось, прощаясь с лоцманом, незаметно передать ему письмо в полицию с указанием времени, места и примет действующих лиц.

После Сянгана мы где только ни побывали, пройдя Тихий океан, а затем свернув через Торресов пролив в Индийский. Потом через Малаккский пролив вышли в Южно-Китайское море и стали на якорную стоянку у берегов Сингапура. Рядом — Малайзия!

В Сингапуре мы совершили культпоход в цирк. Там давали прощальные гастроли артисты из столицы Малайзии — города Куала-Лумпур.

Клоуны у них слабоваты против наших: куда им до Никулина и Карандаша вместе с Олегом Поповым! Но всех поразил номер под названием «Трехмордый человек». Выходит на арену толстяк, садится за столик и проделывает все, что мой малаец совершал в подвале у гангстеров. Он!

Хотел я к нему сбежать с дружественными объятиями с самого верхнего ряда, но не решился — представление идет, международный скандал!

Но когда он под дружные аплодисменты закончил номер и направился к выходу, я все-таки не выдержал и помчался к нему.

— Вальера! — оторопев, заорал он на весь цирк.

Мы обнялись на глазах у всей публики, и нас тоже наградили дружными аплодисментами.

Ученые и моряки удивлялись: откуда это я циркача знаю?

Пришлось скромно ответить, что у меня на любом берегу друзья.

В тот же день наш «Богатырь» снялся с якоря и взял курс к родным берегам. Стоял я на палубе, и мне казалось, что различаю на оконечности волнолома, вдающегося в море, моего малайца. Он махал большой соломенной шляпой.

По щекам у меня текли слезы — так закончил свой рассказ Валерий Ураганов.

Мы словно очнулись от наваждения, вызванного историей водолаза, в Можайских банях.

— Как же так?.. — пробормотал Федор.

— Откуда эти самые морды взялись? — начал выпытывать Глеб.

— Как только я увидел его в цирке, сразу понял, — усмехнулся водолаз. — Ну, вероятно, тушь! У нас-то привыкли к синим наколкам, а там, в Азии, тебе их любого цвета сделают, только плати. Или хирургические подтяжки кожи. А самое главное, думаю, он виртуозно владел разными мышцами груди и живота. Если уж в цирке под яркими прожекторами всех ошеломил, то в подвале чайной при свете пыльной лампочки, сами понимаете, каков эффект!

— Настоящий артист! — согласились мы.

Исследуя Тихий океан, «Богатырь» временно остановился напротив города Себу, раскинувшегося на восточной стороне одноименного острова на Филиппинах. Набережные Себу буквально забиты автомашинами, а порт — всевозможными пароходами и суденышками.

В той же акватории стояло не менее знаменитое, чем наше, американское судно «Альфа Хеликс» — плавучая лаборатория океанографического университета Скриппса. Всемирно известный биолог Пьер Схоландер, возглавляющий ученых на плавучей лаборатории, нанес визит вежливости академику Сикоморскому — руководителю нашей экспедиции.

Вторую неделю я маялся жесточайшим радикулитом — профессиональной болезнью водолазов и шоферов. Ничего не помогало: ни датское лечебное белье, ни индийский змеиный яд, ни французские «токи Бернара». Корабельный врач сам страдал, глядя на мои мучения. Добрая душа, он на четыре килограмма похудел, пока массировал мне поясницу. Он испробовал на мне все средства, какие знал. Подвязывал мне и марлевый пояс с зашитой в нем шерстью своей любимой собаки — спаниеля Дика — три года его вычесывал для медицинских целей. И без толку! Радикулит не на шутку приковал меня к койке. Раньше он у меня циклически повторялся каждые три года, но никогда не был столь свирепым. Те, кого он прихватывал, меня поймут. А те, кто этого счастливо избежал, поверят.