— Ввот зэ нэйм оф ер шип, тэл ми, плиз, кэптэн? — вежливо полюбопытствовал я. «Какое название у вашего корабля, скажите мне, пожалуйста, капитан?»

Он вяло махнул рукой и ответил, что название корабля для меня пустой звук, давно уж и медные буквы его отвалились и ушли на дно, но всему свету более известен сам капитан под звучным именем — «Летучий голландец».

— Как же, знаю! — оживился я, невольно перейдя на русский. — Слышал. Читал. Говорили.

По правде, знал я не больше, чем любой моряк. То есть почти ничего. Ну, корабль-призрак, с капитаном по прозвищу Летучий голландец и с мертвой командой, вечно носится по морям-океанам. И все.

Капитан, хоть и не понял, что я сказал, но оценил мои эмоции по поводу «Летучего голландца» и беззубо осклабился.

Я сразу хотел попросить его разыскать мой «Богатырь». Да было неудобно, человека только спасли, а он: хочу домой!.. Странно? Нет, я не о нашей встрече. Я уже давно привык почти ни чему не удивляться. Тут другое — совсем недавно мечтал: ах, лишь бы спастись, хоть как угодно! А спасли, еще что-то подавай. Желания рождают желания. Я решил выждать, поосмотреться, а там видно будет. Не хватало еще, чтоб я заявился к своим прямо на этом фрегате с командой жмуриков на борту. Представляю, какой бы переполох поднялся на «Богатыре»!

Капитан внезапно резко хлопнул в ладоши, словно прибил комара. Дверь открылась, и, скрипя костями, вошел — скелет. Я вздрогнул, к капитану я уже как-то привык. Клянусь, это был самый что ни на есть настоящий скелет, правда, в высоких дырявых сапогах. Сквозь него я мог различать блеклую позолоту узоров на панелях каюты.

Капитан что-то приказал ему на незнакомом языке. Очевидно, на голландском. Скелет послушно исчез за дверью. Летучий голландец любезно пояснил мне по-английски, что это был стюард. Ну, конечно, кто ж еще?

Забыл одну деталь: фигуры и капитана, и стюарда все время, с самого начала, казались как бы размытыми по краям, словно смотришь на них, вынырнув из воды.

Стюард проворно вернулся, неся поднос. На нем дымился кофейник с треснутым носиком, стояла чашка с отбитой ручкой и лежали горкой каменного вида сухари.

Капитан сказал мне, что кофе — старинный бразильский, а сухари — старо-амстердамские, их даже молоток не берет, можно только сосать. Сам он ничего не ест и не пьет, а команда и подавно, — тут он кивнул на стюарда. А для редких гостей у них всегда, мол, найдется запасец какой-нибудь завалящей провизии. Забирают кое-что с потерпевших крушение, брошенных судов.

Я пил кофе — не знаю, бразильский ли, но по вкусу вполне желудевый, настолько старинный, — безуспешно пытался откусить хоть крошку от вечного сухаря, и кивал, внимая своему собеседнику. Он мне напомнил моего лэрда из шотландского замка, но этот старик был старей. Лэрд, тот был куда живее, в нем еще кипели страсти, бушевал протест против всего нового, правда, переходящий в заурядное стариковское брюзжание. А Летучему голландцу, по-моему, на все было начхать уже давно. Он и говорил-то скучным, монотонным голосом без всякого всплеска.

Хотя… Хотя иногда в голосе у него проскальзывала затаенная грусть, когда он перечислял достоинства своего фрегата: узловую скорость, парусное вооружение и суммарную мощность орудийных батарей: кормовой, двух бортовых и носовой дальнобойной пушки. Команда его состояла из пятнадцати скелетов, а ведь когда-то было тридцать два молодца! Но после известного события, — тут он смешался, — семнадцать матросов исчезли навсегда. Вместе с пассажиром.

Какого события?! С каким пассажиром?!

Он отрешенно ответил, что и сам не может раскрыть тайну. Она связана с каким-то преступлением… Эту так и нераскрытую тайну он, наверное, унесет в могилу, если вообще умрет и если примет его могила. И он и оставшиеся моряки обречены на бессмертие…

Такого бессмертия я бы и даром не взял!

Капитан продолжал бормотать:

— А пассажир… Пассажир был сущим дьяволом. С тех пор, как… И нас осталось пятнадцать. А пассажир уплыл на своей шлюпке, хохоча над нами. С тех пор мы ничего не едим и не пьем… Над нами проклятье… Если мы поймем, кто этот пассажир и куда подевались семнадцать матросов, проклятье снимется. Мы тогда уйдем на вечный покой от вечных скитаний…

В его сумбурном рассказе для меня стало что-то проясняться.

— Где вы этого пассажира подцепили?

— Мы подцепили его шлюпку в открытом море и подняли на борт… Говорил о кораблекрушении… Один только он спасся.

Вот тебе и средневековый юмор. «Подцепили» — понимает буквально.

— А что потом?

— Потом мы сбились с курса. Сломался компас. Три месяца — полный штиль… Кончилась еда… Хорошо, что исчезли семнадцать матросов, всем бы еды не хватило…

— Они исчезли до того, как кончилась еда, или после?

— После, — сказал капитан.

Тут в моем сознании вообще забрезжил рассвет. Правильно говорил великий Ломоносов: «…и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать». Быстроту разума у меня не отнимешь. Надо было только удостовериться в своих догадках.

— Сколько лет было тому пассажиру?

— На вид все пятьдесят. Может, пятьдесят один…

— Как он выглядел?

— Лысый, хромой, угрюмый…

— Но вы говорили, что он хохотал. До того, как исчезли семнадцать матросов, или после?

— После, — повторил капитан.

— А за что высадили пассажира вместе со шлюпкой опять в море?

— Мы не могли выдержать его сатанинского хохота.

— Сатанинского? — не поверил я своим ушам, мои догадки стремительно подтверждались. — Вы еще назвали его — сущим дьяволом?

— Ну, да. Я и своих матросов по-всячески обзываю. Я…

— И вы говорите, — непочтительно перебил я его, — что ваши мытарства начались после того, как взяли на борт пассажира: штиль, голод? После?..

— После, — прозвучало в третий раз.

— Ну, пусть эти семнадцать матросов умерли с голоду, погибли, исчезли, упали за борт, как я. Но ведь пятнадцать уцелело! Значит, вы что-то ели?!

— Что-то… — провел капитан сухой рукой по неподвижным глазам.

— Что???

— Не помню… Он хохотал над нами. Сущий дьявол…

— Да он же и был Дьяволом, кэп, — устало произнес я. — Самим Дьяволом. Без подделок. Лыс, хром, угрюм, сатанинский смех, — загибал я пальцы. — Он вам все это и устроил: и штиль, и голод.

Глаза Летучего голландца впервые шевельнулись в пергаментных орбитах.

— А где же те семнадцать?.. — тихо спросил он.

— Вы уже сами поняли, капитан… Вы их съели. Поэтому вы и выжили — для этой, — повел я рукой вокруг, — жизни.

С палубы послышался жуткий треск и грохот. В каюту влетел другой скелет, без сапог, зато в ветхой матросской шапочке, и заклацкал зубами над ухом капитана. Тот что-то приказал ему, и матрос заковылял прочь.

— Упала грот-мачта, — за спокойствием капитана чувствовалось неизъяснимое волнение. — Корабль разрушается. Такого еще никогда не было, это добрый знак. Видимо, вы оказались правы, черт побери!

— Только, пожалуйста, без чертей, — запротестовал я, выставив ладони вперед. Только их мне еще не хватало!

— Это меня, верно, и подвело. Проклятая привычка к ругани! Обзываешь, кого попало, дьяволом, чертом, сатаной, не понимая, что, может, именно с кем-то из них и столкнула тебя судьба, — он как-то ожил, если можно применить к нему это слово.

С палубы по-прежнему доносился зловещий треск.

— Значит, дьявол все-таки существует… — пробормотал капитан. — Тогда, конечно, и Бог есть?..

— Если уж есть Летучий голландец, то почему бы не быть и… — не договорил я. — Неверие вас и погубило, капитан.

— Зато вера меня спасет. — Капитан торжественно встал.

Я тоже встал. Треск и грохот за дверью каюты усилились, заколыхались ветхие бархатные драпировки. Больше всего на свете мне хотелось сейчас драпануть на палубу, схватить какую-нибудь надежную доску и кинуться в море, пока не поздно. Но это было бы не к лицу русскому моряку перед древним собратом — голландским моряком!