— Плохо, значит, жилось бедным людям на свете: топить нечем, есть нечего. Вот они думали-думали, как им быть, и надумали: послать трех стариков к царю Берендею рассказать ему о тяжелом мужицком житье-бытье. Взяли старики по посоху, положили по куску хлеба за пазуху и пошли путем-дорогой. День идут, другой идут, неделю идут и вот видят: стоит серебряный лес, а в том серебряном лесу перламутровый дворец огнями сверкает. А вокруг дворца — густой орешник. И висят на том орешнике золотые волшебные орехи. Вот сейчас они блестят, а потом померкнут…

Под мерный, убаюкивающий голос матери Мишка засыпает и видит: все кругом малиновое — и небо малиновое, и снег в широком поле малиновый, и путь-дорога малиновая, и три малиновых старика идут тем путем-дорогою…

На другой день нового года, мать целое утро искала золоченый орех. Где только можно было искала: и в постели, и под кроватью, и даже в сенцах, а сыскать не могла.

Мишка уже решил было, что орех действительно утащила мышь в нору, но пришел Митька и рассказал, как вчера вечером хвастался Петька: «Эх и хорош же Мишкин золоченый орех! Зерно большое-большое и сладкое. А крепкий, чорт, как чугунный: насилу молотком разбил. Отдала мне его Мишкина мать, а тятька за это велел дать ей связку соломы».

Мишкино сердце закипело злостью. «А еще лазила под печкой, искала!» думал он о матери.

— Так где мой орех? — спросил он у нее. — Мышь утащила?

— Теперь отец поступил сторожем в Монашеский лес, — вместо ответа на вопрос сказала мать. — Теперь у нас будет и хлеб и каша. Там, смотришь, коровенку хоть плохонькую купим. Теперь наши злые дни кончились. А по ореху не горюй, я тебе два куплю: один съешь, а другой посадишь. Вырастет большое дерево. Свои орехи у нас будут.

И от этих материнских слов кипевшая злость в Мишке будто растаяла. Ему не жаль ореха. Теперь у них своя корова будет. Мать ему купит два ореха. Но он ни одного из них есть не станет, а оба посадит.

Весна. Кобыльи бугры ощетинились зеленью. На ракитах, что обступили полукругом Никанорычеву кузницу, появились желтые сережки и остренькие потные листочки. Сережки кажутся Мишке похожими на только что вылупившихся гусят.

Под ракитами — редкая, будто кружевная, теневая ткань. Ткань то спокойно лежит, то движется.

Мишка, Митька, Петька и Сашка гоняют «голубей» — куриные перья. Ветер порывисто подхватывает брошенное перо и, поиграв им, утихает. Перо, медленно колыхаясь, опускается на землю. Иногда ветер мчит его прямо на Вареновку.

Поодаль от ребят сидит младшая Сашкина сестренка — Олятка. У нее большой живот и кривые ноги. Ходит она, как утка, переваливаясь с боку на бок. Ребята прозвали ее «Олятка — пузо в два порядка». Она всегда неотлучно следовала за Сашкой. Ни Сашкины сердитые окрики, ни даже побои не могли ее остановить. Если случалось, что кто-либо Сашку изобьет, она плакала больше Сашки. Когда Сашка дрался с боковскими ребятами, то в драку ввязывалась и Олятка. Правда, она бежала далеко позади ребят, но тоже бросала камни, хотя они летели от нее не дальше как на пять шагов и никому никакого вреда не причиняли. В чужие сады она не лазила, а стояла где-нибудь в сторонке и поджидала ребят.

Бабы уже приметили: если Олятка возле сада, значит Сашка в саду. Из-за нее ребят не раз заставали и на бахчах и в садах. Тогда ребята, прежде чем итти на промысел, стали прятать Олятку со строгим наказом, чтобы она не только голову не поднимала, но и не дышала.

Играть ее ребята не принимают. Охватив колени ручонками, она жует травинку и следит за полетом перьев.

— Во-во! — обрадованно кричит Петька. — Мой рябый полетел прямо к Моргунам.

Сашка делает рукой навес над слезящимися больными глазами и следит за полетом Петькина «рябого».

Митька не может допустить, чтобы у Петьки, который на два года моложе его, получалось что-либо лучше.

— У меня был белоголовый, — равнодушно говорит он, — так на Боковку улетел, и то я ничего не говорю…

— Бы-ы-ыл… — недоверчиво тянет Петька. — Чорт лысый у тебя был!..

— Был вот, — настаивает на своем Митька, деловито запуская «желтого», который почему-то никак не хотел подниматься. — Правда ж, Миш, был? — обращается Митька к Мишке.

— Был, — подтверждает Мишка.

Солнце уже спряталось за Митькину хату. На Кобыльи бугры пала сплошная тень. У ракит закружили, зажужжали майские жуки — хрущи. Мишка впервые заметил, что хрущи летают не грудью книзу, как бабочки, а как бы стоя, задом книзу, и кажутся похожими на волов.

Мишка видел, как на светложелтых волах батраки пахали землю у графа Хвостова. Волы ходили парами. На шее у них были колодки, которые называются ярмом. Мишке казалось, что в ярме волам очень неудобно и больно, и он тогда даже потрогал себя за шею. Батраки погоняли волов не кнутами, а длинными палками и кричали либо «цоб», либо «цобе»…

— Ребята, давайте в батраков играть, — предлагает Мишка.

Ребята оживились. Голуби уже надоели. Да и ветер, видимо, устал, притих.

— А как это? — подбежал Митька, бросив своего чернохвостого.

— Как? — Мишка немного подумал и решительно, будто он уже много раз играл в эту игру, начал объяснять: — Поделаем маленькие сошки, ярма, наловим хрущей, запряжем их в сохи, нарежем земельных загонов и будем пахать, сеять, боронить.

— А что сеять? — спросил Сашка.

Митька не любил непонятливых.

— «Что, что»! — набросился он на Сашку. — Что хочешь, то и сей: сам себе хозяин…

Ребята палочками очертили большие участки земли. Петька решил сеять на своей земле бахчу, так как любил дыни и арбузы. Сашка, редко вволю наедавшийся картошек, намеревался всю землю занять под картошку. Митька и Мишка тоже любили арбузы, но, рассудив, что обстоятельный мужик бахчу сеять не станет, когда каши в доме нет, уговорились сеять просо, гречиху и овес.

После того как Мишкин отец поступил в сторожа, жизнь Яшкиных стала светлей. Отцу монахи давали натурой пуд муки на месяц, полпуда крупы, две бутылки масла постного и, помимо того, пять рублей деньгами в месяц. Но деньги почти целиком уходили на погашение старой задолженности по налогам и на разные мелочи — соль, керосин, спички. Двадцать же фунтов крупы на пять человек слишком мало, чтобы кашу можно было есть каждый день.

После дележки земли ребята наловили почти полный Петькин картуз хрущей, ссыпали их в вырытую Мишкой ямку, изображавшую «сарай», и сверху прикрыли красным кирпичом, заменявшим ворота. Затем ребята сбегали домой за ножами и принялись из свежей ракитовой ветки подбирать подходящий материал для поделки сох и борон.

Петька и Сашка оказались плохими мастерами: они не знали, как сделать соху, и наблюдали за работой Митьки и Мишки. Митька первый сделал соху, но она вышла такая большая и так непохожа была на настоящую, что Петька удивленно заметил:

— Ну и соха!.. Колодезный журавль, а не соха… Ее всамделишный бык и то не потянет.

— Ты свою делай — посмотрим, какая твоя будет! — огрызнулся Митька, хотя видел, что Петька был прав.

— У Мишки вон получается, — сказал Петька.

— Так то у Мишки, а не у тебя! — с досадой бросил Митька.

Мишка сумел подобрать рогатку, которая без обделки уже была похожа на соху, оставалось только кой-где подстругать. Однако с запряжкой и у Мишки ничего не выходило: шеи у «быков» не оказалось, и ярмо на скользкой роговине никак не держалось. Тогда он решил крест-накрест обмотать хруща ниткой и к концам нитки привязать «боронку». Хрущ очень усердно царапал ножками, но сдвинуть с места боронку не смог, хотя она была очень маленькая и ребята помогали криками «цоб, цобе». Когда же Мишка попробовал ударить палочкой по спине «вола», как это делали батраки графа, хрущ подобрал ножки и притворился мертвым.