Мишку это озлило:
— Не хочешь, чорт, и не надо!
Он схватил хруща и вместе с боронкой закинул на ракиту.
— Зачем ты его! Ты б лучше мне отдал, — сказал Сашка.
Его, видимо, не покидала мысль насеять побольше картошек и жить потом всю зиму припеваючи.
Мишка взглянул на Сашку. Сашка показался ему жалким и похожим на осиновского пастуха, которого он в прошлом году, когда ходил с матерью за деньгами, заработанными ею, видел на барском дворе.
Ярко встала, казалось, уже забытая картина. На порожчатом, с белыми толстыми колоннами крыльце барского дома, широко раздвинув ноги, стоял толстый старый граф. Мишка видел графа первый раз и с любопытством, высунув голову из-за юбки матери, рассматривал его круглое безбородое багровое лицо, заплывшие жиром глаза. Голова у графа лысая, только по бокам головы оторочка из белых волос. В руке у него диковинная, чуть не в руку толщиной, длинная трубка. Барин зло глядел на понуро стоявших осиновских пастухов и, грозя трубкой, как палкой, ругался:
— Если, распроканальи, еще раз поймают в хлебах ваших коров, тогда милости не ждите, шкуры спущу! Понятно?
— Понятно, ваше сиятельство, — глухим, робким голосом сказал черный высокий мужик с грязными босыми ногами и большой сумкой через плечо; глаза у него, как и у Сашки, были красные и слезились.
— Подойди сюда, — строго сказал барин.
Пастух покорно подошел. Граф рванул его за чуб, сдул с пальцев вырванные волосы и приказал рыжеусому обветренному приказчику Алпатычу, тут же стоявшему с пойманной красно-рябой коровой:
— На этот раз отдай.
Барин запахнул красный халат и пошел в дом. Пастухи поклонились ему в спину и поспешно увели корову, перешептываясь и крестясь в благодарность, видимо, за то, что так дешево отделались…
— Мы вот что: давайте лучше в богачей играть, — предложил Мишка.
В этой игре, как разъяснил он, никаких сох и борон не требовалось. Жуки должны были теперь изображать коров. Сашка и Петька должны были пасти их на толоке и смотреть, чтобы они не забрались в рядом расположенные «барские посевы». Если же Митька, который исполнял должность приказчика Алпатыча, застанет корову, то немедленно без всякого милосердия должен тащить пастуха и корову к Мишке, изображавшему барина. Петьке и Сашке давалось по кнутику из ниток, Митьке — большая палка, которая должна бала заменить верхового коня — скакуна, а Мишке — палка-трубка.
— А ты, — глянул Мишка на Олятку, — как загоним вечером коров в хлев, будешь доить их.
У Олятки от такого неожиданного счастья радостно заблестели большие черные глаза, и она уже заранее подсела поближе к «коровникам».
Всем игра понравилась, только Петька жалобно было протянул:
— Я пастухом не хочу…
Но когда Мишка разъяснил ему, что в другой раз и он будет приказчиком или барином, Петька согласился.
— Теперь выгоняйте скотину, — сказал Мишка «пастухам», — а мы пойдем к себе в имение… Только чтобы как настоящие пастухи: сначала надо покричать «выгоняйте», а потом уже выгонять, — пояснил он.
Прокричав несколько раз «выгоняйте», Петька и Сашка присели на колени возле ямки, превратившейся уже в «хлев», и слегка отодвинули кирпич. Первая же вылезшая из-под кирпича «корова» поспешно раскрыла крылья и, зажужжав, улетела. За ней — другая, третья…
— Они летят! — с тревогой крикнул Петька.
«Барин» — Мишка и «приказчик» — Митька быстро вернулись к «хлеву».
— Вы их, как станут раскрывать крылья, так щелчком по спине, — сказал Мишка.
Средство оказалось верным: жуки после щелчка прятали пленчатые крылья, притворялись мертвыми, потом оживали, но уже лететь не пытались.
Однако устеречь их оказалось не так просто: они то и дело пробовали забраться на барские посевы. Прискакав на палке через несколько минут к «пастухам», «Алпатыч» — Митька заметил двух хрущей, спокойно ползавших чуть ли не на середине графского овса.
— Ты что ж это смотришь, собакин сын! — закричал Митька на Сашку.
И, собрав в руку хрущей, он взял Сашку за шиворот и повел его к «барину» — Мишке.
— Вот, господин сиятельство, — сказал он Мишке, показывая на Сашку, — весь овес потравил…
— Овес? Ну-ка иди сюда!
Мишка довольно сильно дернул Сашку за волосы.
— Ладно, я тебя тоже так, когда буду барином, — сказал Сашка.
— И не разговаривать, а то в подвал посажу! — грозно сказал Мишка. — Отдать ему вон ту маленькую, а вон ту толстенькую, на коротких ножках, должно быть макарьевского пригона, я оставлю за потраву себе.
Сашка не знал, что делать.
— Ну что, как остолоп, стоишь! Кланяйся, бери корову да скорей уходи! — крикнул Мишка. — А ты иди-ка еще проверь, — приказал он Митьке — «Алпатычу»: — если застанешь в хлебах, моей властью на месте пори…
На этот раз хрущи в огромном количестве были не только на овсах, но и на гречихе и на просе. Один Петька никак не мог сладить с ними.
— Это ты так пасешь? — затопал ногами Митька.
— Попробуй ты их упаси! — показал на хрущей Петька.
Митьке как-то сразу вспомнились все обиды, которые ему нынче причинил Петька: первое — утром не отломил пирога с молочной кашей, сам весь умолол; второе — утром не поверил, что его «белоголовый» на Боковку улетел; третье — охаял его соху. Он подставил ножку, свалил Петьку — «пастуха» — наземь и, придавив коленкой грудь, занес над головой палку, на которой только что скакал верхом:
— Жизни или смерти?
Петька не успел сказать ни «жизни», ни «смерти», как из-за кузницы подскочил его дед Никанорыч и так хватил черной ладонью по Митькину затылку, что тот кубарем покатился к груше-дикарке.
— Ах ты босота несчастная! — крикнул Никанорыч на Митьку. — А ты чтоб не смел мне с ними гулять, — погрозил он пальцем Петьке. — Марш отсюда к чортовой бабушке! — затопал он ногами на Мишку, Сашку и Олятку, стоявших уже возле избы бабки Дарьи.
Хныча и вытирая рубашкой окровавленный нос, Митька шел к ребятам и ругался:
— Ладно… чорт глухой… Все равно убью твоего Петьку, а тебе кузнечную дверь коровьим навозом обмажу…
Неожиданно из-за Мишкиной избы, с травой в фартуке и тяпкой на плече, вышла сердитая Митькина мать.
— Ты чего это? — неласково окликнула она Митьку.
— Чорт глухой нос разбил, — показал Митька на кузницу.
— Нос разбил?..
Мать подошла к Митьке и, ударив его по спине, крикнула:
— Вот тебе добавок!
Она хотела еще раз ударить его, но Митька скрылся во дворе Косой Дарьи.
Мишка с Сашкой нашли его в седом, прошлогоднем бурьяне. Он сидел и навзрыд плакал. Мишке стало его жалко.
— Молчи. Мы теперь не будем принимать Петьку играть, — сказал он, чтобы хоть как-нибудь утешить друга, — пусть теперь сам с собой играет.
— Меня вот Мишка тоже больно скубнул, а я не плакал, — сказал Сашка.
— А что ж, игра так игра, должна быть похожа на настоящую, — сказал Мишка.
— Я разве чего плачу… Я плачу не что Никанорыч побил, а что мать еще…
— Ну, мать… — по-взрослому рассудительно заметил Мишка, — мать тоже не зря… Это бы и моя побила и Сашкина. Без нас обойтись можно, а без Никанорыча не обойдешься: косу отбивать — к нему, серп или тяпку точить — к нему… А нас, как Семен Савушкин говорит, и кормят серп да тяпка… У меня вон Петька зимой съел золоченый орех. Я тоже обижался на мать, потом подумал-подумал — и верно мать сделала. Мы не богачи…
— Все равно не пойду домой ночевать. В поле где-нибудь буду ночевать, пусть волки съедят, — сказал Митька.
— Кому ж хуже? — все так же по-взрослому спросил Мишка. — Съедят — и всё. А на завтра я придумал уже другую игру.
— А какую?
— В разбойников.
Мишка вспоминает мужичьи рассказы про разбойника Савицкого и объясняет игру: кто-нибудь будет помещиком, кто-нибудь — бедными мужиками, а кто-нибудь — разбойниками. А вожаком разбойников будет сам Савицкий. Ночью разбойники нападают на помещичье имение, забирают деньги, всякое добро и раздают их бедным.
