В это время дверь горницы отворилась, и дядя Тимоха сердитым, повелительным голосом крикнул:

— Долго тебя ждать?

Заметив мать, он важно вошел в кухню, поздоровался с ней за руку и уже мягче сказал:

— Пока у бабушки поспеют кныши, у дедушки не станет души… Глянь, у вас ягоды уже поспели!

Дядя Тимоха отсыпал из кувшина в ладонь несколько ягод и кинул их себе в рот.

Тетка Анна наложила большое блюдо пирогов и понесла в горницу. За ней ушел и дядя Тимоха.

— А где ж Парфен? — спросил Мишка у матери, воспользовавшись тем, что никого нет.

— А вот узнаем… Где же ваш Парфен? — спросила мать у тетки, когда та вернулась в кухню.

— Парфен? Он еще на кровати валяется. Пойдем.

И тетка повела Мишку в горницу. На окнах горницы — тюлевые занавески, на подоконниках — цветы. Пел — дощатый, крашенный желтой краской. От порога к столу постлана цветная дорожка. У потолка, почти одна возле другой, висят две большие клетки. В клетках суетливо прыгают зеленовато-желтые птички — канарейки.

«Да, правда как в раю», решил про себя Мишка, робко заглядывая в дверь, которая вела еще в одну комнату, где и сидел дядя Тимоха с какими-то мужиками.

Тетка Анна отдернула яркий, в больших цветах полог кровати и со словами: «Довольно тебе валяться», потянула одеяло.

Мишка видел, как из-под одеяла показалась и снова скрылась рыжая голова веснущатого, похожего на дядю Тимоху мальчика.

«Неужели это Парфен?» подумал Мишка. Но сомнений не могло быть.

— Гость вон к тебе пришел, — сказала тетка Анна и снова стянула с Парфена одеяло.

— А чулки мои где? — недовольно буркнул Парфен.

— Вон они.

Тетка Анна подняла с пола рваные желтые чулки и подала их Парфену.

— Обувайся и поиграй вот с товарищем, — сказала она, уходя в кухню.

Мишка посмотрел на Парфена и, хотя Парфен оказался далеко не похожим на Иван-царевича, все же дружелюбно сказал:

— У нас в деревне уже скоро обедать будут, а ты еще спишь.

— А твое какое собачье дело! — недовольно, сквозь зубы процедил Парфен.

Такого приема Мишка не ожидал. Он нахмурился и пошел было в кухню, но по дороге его переняла тетка Анна, дала пирог и сказала:

— Что же ты с Парфеном не играешь? Играйте… Вставай… поиграйте, — сказала она затем Парфену и подала ему тоже пирог.

Пирог тетки Анны с мясной начинкой показался Мишке необычайно вкусным. Пирогов с мясом Мишка ни разу не ел, и чтоб продлить удовольствие, он отщипывал и бросал в рот по маленькому кусочку. В комнате, где сидели дядя Тимоха и мужики, шел какой-то торг.

— Больше двадцати двух не дам, — говорил дядя Тимоха.

— Двадцать пять — и бери, — ответил хриплый голос.

— Ну, не по-твоему, не по-моему — двадцать три рубля, — надбавил рубль дядя.

— Ни копейки меньше… В ней пятнадцать пудов чистого веса, — упирался хриплый голос.

— Кому ты говоришь! Я на голове столько волос не имел, сколько скота перекупил, — возражал дядя.

— А я, думаешь, меньше твоего перекупил?

Дядя Тимоха ничего не ответил. Распаренный, красный, он вошел в горницу и сердито крикнул тетке Анне:

— Давай еще пирогов!

Затем, взглянув на Мишку, тихо сердитым голосом сказал:

— Смотри не вздумай там чего-нибудь дать…

Мишка сразу догадался, что эти слова относятся к нему с матерью, но жаль стало почему-то тетку Анну.

— Она ягод принесла, — робко сказала тетка Анна.

— На чорта они, ягоды! Если понадобятся, мы на базаре купим! — сказал дядя Тимоха так громко, что и мать, должно быть, слышала.

Тетка Анна молча пошла в кухню и вернулась с тарелкой пирогов.

— Что это за пироги? — вдруг грозно спросил дядя.

— Подгорели немного… Все в одни руки…

Тетка не договорила.

— Вот тебе одни руки! — бросил дядя Тимоха пирог прямо в лицо тетки Анны. Затем он вырвал из рук тарелку и с наслаждением ударил ее об пол.

Звякнули черепки. Пироги прыгнули в разные стороны. Тетка Анна, закрыв лицо руками, выскочила в кухню. Вслед за ней выбежал и дядя Тимоха. На пороге комнаты, где шел торг, появился нетрезвый лысый мужик с круглой черной бородкой и хрипло крикнул:

— Тимофей Иванович! Что ты, очумел?

Но другой, невидимый Мишке мужик заметил:

— Бей жену молотом — будет золотом…

На улице мимо окна пробежала тетка Анна, за ней дядя Тимоха.

Парфен с натугой надевал стоптанный грязный сапог и сопел.

— Ты б за мать вступился, — сказал Мишка.

— А ты на кулачки биться умеешь? — спросил Парфен.

— Нет, — ответил Мишка, — у нас не бьются, только борются.

— Хочешь, научу?

И, не ожидая ответа, Парфен одним кулаком ткнул Мишку в живот, а другим — в зубы.

Мишка весь вскипел, схватил Парфена за руки, броском через себя, как когда-то учил отец, ударил его об пол и побежал в кухню. Парфен больно стукнулся о доски пола, но быстро вскочил и с визгом погнался за Мишкой.

В кухне он снова хотел ударить Мишку в лицо, но Мишка успел поймать его руки и через подножку снова свалил наземь. Мать еле растащила ребят и сначала вытолкнула Мишку, а затем и сама вышла во двор.

Парфен выскочил вслед за ними, но гнаться уже не посмел.

— Ну что, съел? — злорадно спросил он Мишку.

— А ты съел? — отвечал ему Мишка.

— Плохо я тебе в зубы дал?

Мишка почувствовал, что у него вздулась и щиплет верхняя губа, но никакого вида не подал и, в свою очередь, спросил:

— А я тебя о доски ловко хлопнул?

— Пойдем… Что с ним, разбойником, говорить! У него и отец разбойник, и он разбойник, — сказала мать.

Всю дорогу она ругала дядю Тимоху:

— Богач… Чтоб ты подавился тем богатством!.. Нога моя больше у тебя, у проклятого, не будет!..

Мишка тоже негодовал. Парфен ему казался теперь похожим не на Ивана-царевича, а на Соловья-разбойника из сказки про Илью Муромца.

Он считал себя победителем, и все же ему досадно было, что побежденный Парфен, небось, сидит теперь возле большого кувшина и ест горстями землянику, которую мать целый день собирала в лесу по одной ягодке.

С Боковки донеслись разбойничий посвист и подзадоривающие выкрики:

— А ну выходи!.. Выхо-ди-и-и!..

Боковцы вызывали вареновцев на войну. Мишка накануне вечером заметил, как они то сбегали под гору к Гнилому ручью, то взбирались к себе на гору. Было очевидно, что они заготавливали камни, которыми сплошь были усеяны берега Гнилого ручья.

С Кобыльих бугров легко можно было пересчитать боковцев — их было восемь человек. Руководил ими Федотов Ванька. Вареновцев, не считая Олятки, было только шесть, но вызов боковцев они приняли охотно. Командовал вареновцами Мишка. Командиром он был выбран не зря: из ребят-однолеток его никто не сбарывал; дальше его никто не мог бросить камень. Ну и потом, вид у него был немного военный.

Отец недавно купил ему настоящий капитанский картуз. Верх картуза — синий, козырек — лакированный, а на черном околыше — золоченая витая веревочка, закрепленная на концах золочеными пуговицами, и золоченый якорь.

— Ты, — приказывал Мишка веснущатому Юрке, — скачи во весь опор сейчас к ручью и скажи, чтобы не гавкали, что мы скоро будем наступать… Только, если кому голову пробьем, чтоб отцу не жаловаться… А вы, — сказал он Петьке, Ерошке, Сашке и Олятке, — таскайте из яра камни. А мы с Митькой будем сортировать их на шесть кучек, чтобы каждому попадались и получше и похуже и чтоб после не говорили, что камни достались плохие.

Сортируя первую партию принесенных ребятами камней, Мишка говорил Митьке:

— Мне б никого так не хотелось избить, как Федотова Ваньку.

— А мы давай знаешь как? — предложил Митька. — Давай вдвоем в него кидать. Тогда чей-нибудь камень обязательно попадет. Они ж, черти, трусы… С ними и воевать как следует нельзя… Разве это равная война: они все время на горе, а мы внизу!