- Может, что-то со мной не так? Я не жалуюсь, а просто спрашиваю. У нас у всех есть своя работа, тревожит только отсутствие размаха. Возможно, двадцать пять процентов - цифра достаточно высокая. По слухам, он один из лучших, но по большей части люди редко нуждаются в его профессии. Но если уж нуждаются, то нуждаются, тут я не спорю. Коровы тоже грезят о смерти и боятся ее. Я не хочу сказать, что это может служить оправданием. Какое-то время я ее любил, я это помню. Он старается быть бодрым, не проявляя излишнего оптимизма, я вполне согласен с такой стратегией. Возможно, нам нужно провести еще одни выборы. Полицейские никогда не чувствуют себя лучше, чем в день выборов, когда их отношения с согражданами окрашиваются в мирные, даже шутливые тона. Им позволяется снимать фуражки. Полицейские подносят независимым наблюдателям кофе в бумажных стаканчиках или, наоборот, принимают у наблюдателей принесенные теми стаканчики с кофе, они стоят грудь навыкат рядом - но не слишком рядом - с машинами для голосования, сверкая идеально отглаженными мундирами и зеркально начищенными сапогами. Бравые сержанты подъезжают и отъезжают на патрульных машинах или мечутся, наводя порядок, и только агенты в штатском чувствуют себя одиноко.

- Как фокусник использует поразительную сжимаемость голубей, чтобы то находить их, то терять в совершенно пустом шелковом цилиндре, так же и повстанцы вкладывают обрывочные туманные значения в любые - пусть совсем и незначительные - свои действия.

- Я не оспариваю их права делать то, что они делают. Но меня смущают средства.

- Собрания, посвященные самокритике, дали совершенно неподъемное количество критического материала.

- Я решил, что что-то со мной не так.

- Мятежники никому ничего не обещали, а ведь в таких делах обещания едва ли не главное. Обещай они, к примеру, бесплатные продукты для каждого или там ночь любви, их усилия могли бы иметь…

- Да, успех это все. Неудачи случаются значительно чаще. В большинстве случаев человек достигает чего-то такого серединка на половинку, но, по счастью, все это всегда очень туманно, ты никогда не знаешь в точности своего положения. Что позволяет если не примириться с бытием, то хотя бы сохранять интерес к прочим его аспектам.

- Но даже самый неудачный мятеж имеет свои прекрасные моменты. Позвольте мне перечислить некоторые из них. Когда Клем подхватила упавшее было знамя. Когда первосвященник сплошь измазался беконным жиром и подвергся нападению рыжих собак, а Клем отпугнула их бомбой. Когда выяснилось, что все барабанные палочки остались на базе, а Клем сделала новые из обыкновенных шпонок, приобретенных в ближайшем магазине. Когда росомахи заставили линию обороны дрогнуть и заколебаться, а Клем предотвратила паническое бегство, топнув ногой раз, другой и третий.

- Когда она спустится с гор, я, пожалуй, ее навещу. Думаю, стоит попробовать.

- Далекие пальцы повстанческих отрядов подняты в страстном приветствии.

- Повстанческие бригады читают «Почему в Киеве дороги книги?» Лескова.

- Три мятежа назад воздух был чище.

- Тихое шуршание расклеиваемых мятежниками плакатов приводит нам на память Оклахому, где все как прежде.

По той причине, что Кортес высадился на берег в день, означенный в древних писаниях, а также потому, что он был одет в черное, что его доспехи отливали серебром, по некоторой уродливости чужаков, взятых как целое, - по всем этим причинам Монтесума принял Кортеса за Кецалькоатля, великого бога, иже покинул Мексику в незапамятные годы на плоте, сплетенном из змей, дав на прощание клятву вернуться.

Монтесума дал Кортесу чашу для питья, вырезанную из яшмы.

Кортес обвил шею Монтесумы ожерельем из стеклянных бусинок, нанизанных на благоухающий мускусом шнурок.

Монтесума предложил Кортесу глиняное блюдо с маленькими, обжаренными до золотистого цвета кусочками мяса, однако Кортес отказался от подношения, он знал, что эти маленькие кусочки мяса - человеческие пальцы.

Кортес прислал Монтесуме огромную корзину испанского хлеба - того самого, о котором посланцы Монтесумы сказали после первой своей встречи с испанцами: «Что касается их пищи, она подобна пище человеческой, она белая, довольно легкая и чуть сладковатая…»

Кортес и Монтесума гуляют по набережной. В воздухе роятся зеленые мошки. Кортес и Монтесума держатся за руки, время от времени один из них высвобождает руку, чтобы смахнуть мошку.

Монтесума получает с гор сводки новостей, исполненные рисуночным письмом. Он предает их огню, чтобы Кортес не узнал, что там написано. Кортес подравнивает перед зеркалом черную бороду.

Донья Марина, индианка-переводчица, спит с Кортесом во дворце, предоставленном ему Монтесумой. Кортес просыпается, они пьют шоколад. «У нее очень усталый вид»,- думает Кортес.

Кортес и Монтесума гуляют по набережной, держась за руки.

- Ты знаком с отцом Санчесом? - спрашивает Монтесума.

- Санчес, да…- говорит Кортес,- Что он там еще придумал?

- Сокрушает идолов,- говорит Монтесума.

- Да…- неопределенно кивает Кортес,- да. Он занимается этим везде, куда нас ни занесет.

Позднее вечером, во время концерта Кортеса кусает в лодыжку зеленое насекомое. Затем жук заползает в его бархатную туфлю. Кортес снимает туфлю, ощупывает ее изнутри, находит и извлекает жука. «Оно ядовито?» - спрашивает он донью Марину. «В высшей степени»,- отвечает донья Марина.

Монтесума лично оперирует раздувшуюся лодыжку Кортеса. Он вынимает острый как бритва нож, взрезает укушенное место, высасывает из раны яд, сплевывает. Вскоре они с Кортесом снова гуляют по набережной.

Монтесума пишет своей матери: «Новообретенная откровенность нашей аристократии пришла как долгожданное облегчение. В прежние дни представители аристократии изо всех сил старались слиться с толпой, притвориться заурядными обывателями, теперь же они с не меньшим тщанием выставляют напоказ себя и свое высокое положение, не останавливаясь для того перед способами самыми омерзительными. Они снова щеголяют в алых перевязях с плеча на бедро, даже и тогда, когда прогуливаются по бульварам, снова вошли у них в моду огромные напудренные парики, снова на запятках их лимузинов появились ливрейные лакеи, да не по одному, а парами. Шум и гвалт от беспрестанных визитов, наносимых ими друг другу, не стихает от полудня до предрассветных часов…

Как я уже говорил, это разнузданное поведение нельзя не приветствовать. Ибо все мы уже устали от необходимости разбираться в бесконечном многообразии их притворства, устали разыскивать их тайные логова, отслеживать их перемещения - короче говоря, утомились необходимостью думать о них, необходимостью помнить об их существовании. При всем сходстве их новообретен- ной самоуверенности с безумными излишествами прошлого, она представляется меньшим из зол. Возникает, однако, любопытный вопрос: что сподвигло аристократию выйти из тени безвестности? Почему именно сейчас?

Здесь у нас многие придерживаются мнения, что это является прямым следствием нашествия дьяволов, столь досаждающих нам в последнее время. Не трудно видеть, что на фоне дьяволов выход аристократии из тьмы забвения на свет неизбежно представляется обстоятельством более или менее терпимым - что, конечно же, они и сами не могут не понимать. За все годы, отделяющие нас от последней Сумятицы, не видели мы такого количества плюющих и харкающих, громко портящих воздух, засыпающих все вокруг своими волосами дьяволов. Одновременно с дьяволами появились тараканы, тараканы огромные, как гладильная доска. Нельзя не упомянуть и испанцев…»

Группа враждебных Монтесуме аристократов проводит тайную встречу в Веракрусе под особым покровительством бога по имени Тескатлипока, «Дымящее зеркало». Спокойное обсуждение переросло в яростный спор, хлещет проливной дождь, опоздавшие к началу еле втискиваются в переполненную комнату.