— Извините, что так долго не могли до вас добраться, но у нас трое в отпуске. Вам предоставили адвоката?.

— Общественного, — сказал Джим. — Наша встреча продолжалась минут десять.

Филлипс помрачнел:

— Они, наверное, выставят нам счет. Надеюсь, вы не питаете слишком больших надежд, мы не в состоянии вызволить вас отсюда.

— В чем меня обвиняют?

— Промышленный шпионаж по статье сто шестьдесят два швейцарского уголовного кодекса. В Англии это не является уголовно наказуемым деянием, но вы попались в другой стране.

Он достал носовой платок из коробки и затрубил в него почище тюленя:

— У вас одна надежда на то, что «Ризингер-Жено» отнесутся к вам снисходительно из-за вашего… — тут он деликатно помялся — из-за вашей истории болезни. Ничего еще официально не объявлено, но мы слышали, что они, возможно, заберут обвинение назад, если вы согласитесь на принудительное помещение в больницу на некоторое время.

Филлипс улыбнулся и откинулся назад с таким видом, словно он преподнес лучший подарок, на какой Джим только мог рассчитывать:

— Кто знает? Может быть, вы освободитесь уже через год.

— Я предпочитаю судебное разбирательство, — сказал Джим.

Филлипс ушел, всем своим видом показывая, что Джим, по его мнению, вел себя непорядочно, но принести журналы, о которых попросил Джим, все же согласился. Когда он ушел, Джим опять лег на полку и уставился в потолок.

Надзиратели на его этаже считали Джима во многих отношениях образцовым заключенным. Хотя он был необщителен, но не шумел, ничего не требовал и не устраивал беспорядка в камере. Он вздрагивал, когда за ним запирали камеру на ночь, но это было естественно. Похоже, он не собирался читать ничего другого, кроме тех журналов, что прислали ему из посольства через пару дней после визита атташе, и даже этот интерес угас после того, как он нашел и выдрал из журнала одну статью. Старший надзиратель однажды утром зашел в его камеру, когда все были в душевой, чтобы прочитать, что Джим приколол к стене над кроватью. Это оказалась короткая вырезка из «Кемише Рундшау», в которой говорилось о назначении мадемуазель Рашель Жено и месье Роджера Жено членами правления фармацевтической компании «Ризингер-Жено». Вполне невинная заметка, так что старший надзиратель оставил ее на месте, Но через пару дней Джим сам выбросил ее в мусорную корзину.

Дело его не двигалось, предлогом послужила задержка с его медицинской картой, которую выслали из Англии. К нему еще дважды приходил адвокат. Во время одной из этих встреч ему официально было сделано предложение, о котором говорил Поль Филлипс. Он отверг его и повторил свои требования по поводу судебного разбирательства.

Недели через две старший надзиратель потерял всякий интерес к странному англичанину, он обнаружил, что есть дела и поважнее.

Пришлось обращаться к тюремному врачу, потому что ситуация осложнилась. Началось все с эпидемии кошмаров на одном этаже, потом распространилось на весь блок, похоже, это был не обычный тюремный психоз, а нечто более серьезное. Несколько заключенных начинали кричать, как только вечером гасили свет, многие всю ночь вышагивали по камере, стараясь не спать. Проверили возможность пищевого отравления — грешили на токсины или бактерии в воде. В ту же ночь им пришлось выносить из камеры заключенного, сидевшего за хулиганство, его рвало так, что он чуть не захлебнулся. Когда его несли на носилках, санитар обратил внимание на красные пятна на его куртке; внезапно у него началось кровотечение из левого соска, словно у какой-нибудь католической статуи, носящей стигматы. До утра в блоке горел свет и каждую камеру регулярно проверяли. Было замечено, что англичанин ни на что не реагировал. Как всегда, он лежал на своей полке, закинув руки за голову, уставясь в потолок широко открытыми глазами.

На двадцать третий день пребывания в тюрьме стало известно, что обвинение против него сняли. Суда не будет. Он подлежит депортации.

Его освободили только на следующее утро. Он подписал какие-то бумаги, после этого его отвели в раздевалку, где вернули одежду и все вещи, которые он оставил в «Хилтоне». Он оделся в старую рубашку, поношенные джинсы и куртку борца за свободу.

— А с этим что будешь делать? — спросил старший надзиратель и указал на дорогой пиджак и все остальное, что подобрал ему продавец из «Ла мода воларе». Джим оставил все эти вещи лежать кучей на стуле.

Джим посмотрел на офицера. Они были примерно одной комплекции.

— Все это в вашем распоряжении, — предложил он.

Из раздевалки его отвели в пропускник, где его дожидался детектив в гражданской одежде. За счет Швейцарии ему предоставляли билет в один конец до Парижа, где он должен был узнать в посольстве, как ему добираться домой дальше. На ближайшие пять лет ему был запрещен въезд в страну, этот запрет мог быть продлен без его ведома.

Еще один документ подписан, и вот они уже идут по коридору, выложенному паркетом, в конце которого находится дверь, ведущая на свободу. Джим думал, что, очутившись на воле, ощутит нечто особенное, но ничего подобного не произошло. От яркого света на минуту заболели глаза, вот и все. Детектив повел его к полноприводному джипу «субару». Через пять минут они подруливали к стоянке у маленькой железнодорожной станции какой-то боковой ветки. Стоянка была полупуста, мальчишки занимались слаломом, на велосипедах объезжая машины. Детектив проверил, нет ли под колесами битых стекол или камней, и они пошли через стоянку к пандусу, ведущему на станцию.

— Вы поедете со мной до самого Парижа? — спросил Джим.

— Нет, — детектив произнес это таким тоном, что стало ясно, от такой поездки он бы не отказался. — Но пусть у вас не возникает никаких посторонних мыслей. Отсюда до самой границы поезд пойдет без остановок.

Станционные постройки возвышались над железнодорожным полотном на тридцать футов, часть платформы располагалась на мосту, под которым проходили рельсы этой самой дороги. Когда они поднялись по пандусу на самый верх, детектив кивнул человеку в окошке кассы и получил приветствие в ответ. Платформа была пуста, как и застекленный до половины зал ожидания, куда они направились.

Детектив сел, положил свой кейс на сиденье рядом и открыл его. Посмотрев на стенные часы, он заметил:

— Ваш поезд прибудет через полчаса. Хотите почитать журнал?

Джим глянул вниз. Кейс был набит журналами «Подлинные исповеди», рядом лежала пластиковая бутербродница и маленький термос.

— Нет, спасибо.

Детектив пожал плечами и достал один журнал. Джим подошел к окну и стал смотреть на платформу и пути.

— Держитесь так, чтобы я мог вас видеть, — предупредил детектив и исчез за журнальной страницей со сногсшибательным заголовком «Инопланетянин съел моего младенца».

К платформе подошла электричка. Человек шесть вышли из нее и устремились к выходу с платформы. В поезд никто не сел. Двери захлопнулись, электричка отправилась дальше.

На платформе возникло легкое замешательство. Люди расступались, кто-то продирался между ними. Она пыталась успеть на поезд, но опоздала. Последний вагон набирал скорость, когда она добежала до края платформы.

Она смотрела, как он удаляется. Потом медленно повернулась, собираясь уходить.

Их глаза встретились. Никто из них не сдвинулся с места.

— Идите, — раздался за спиной голос детектива. — Можете поговорить. Только стойте так, чтобы я вас видел.

Джим вышел из зала ожидания. Линда не успела отдышаться и слегка дрожала.

— Хочешь, зайдем внутрь, — сказал Джим, но она покачала головой.

— Я пришла предупредить тебя, — сказала она. — Ты напугал их, когда стал настаивать на судебном разбирательстве. В конце концов они закрыли проект и стерли все файлы. Я не знаю наверняка, что они задумали, но я слышала кое-какие разговоры. Если ты сядешь на этот поезд, случится какая-то авария на пути в Париж. Ты понимаешь меня?