Отряд «Калипсо» благодаря помощи доктора Клэр-Василиадиса мало-помалу сближается с последними представителями народа каноэ.

Мишель Делуар снимает на пленку печальную историю взрослого кауашкара, еше воодушевляемого желанием делать что-нибудь своими руками. Три года назад этот кауашкар принялся строить лодку. Однако он настолько беден, что, когда в Пуэрто-Эден заходит большой корабль, может купить зараз лишь несколько гвоздей. Тогда его работа немного продвигается вперед, но потом снова останавливается — до появления какого-нибудь следующего судна…

Или, например, Роса, мать одного из семейств, входящих в общину кауашкаров. Она тоже привлекает интерес кинооператоров. Целую неделю Роса тщательно мастерила лодку из коры; потом она плела корзину традиционного образца: раньше в такие корзины женщины складывали собранный «урожай» (в те времена, когда они нагишом ныряли за мидиями в ледяную воду на 20-метровую глубину). Процесс изготовления этих корзин долгий и трудный. Чтобы тростник стал гибким, его нужно умело обработать над огнем, а потом его надо жевать зубами. И только после этого можно приниматься за работу. Плетут корзину таким образом, чтобы ее можно было приплюснуть и сделать плоской — тогда она не будет мешать под водой, — кропотливая работа, потребовавшая особых стараний Росы. И удалась она ей великолепно! К сожалению, эта корзина — лишь поделка для туристов. В лагере кауашкаров такими корзинами никто больше не пользуется; женщины, собирая на берегу моллюсков (как я говорил, они больше не ныряют за ними), складывают их в пластиковые сумки…

Вот английский корабль бросает якорь у Пуэрто-Эдена. Роса кидается в лодку, гребет к кораблю и взбирается на палубу, чтобы продать свой дешевый товар. Но ее рваная заношенная одежда, жалкий и неряшливый вид вызывают скорее отвращение, чем сочувствие. Сколько она ни предлагает с умоляющим видом свои поделки, никто ничего не покупает. Ведь она всего лишь нищенка, живущая где-то на краю света. Не получив ни гроша, Роса возвращается в лачугу, где ее ждет муж, строитель лодок, который больше ничего не строит.

К тому времени, когда отряд «Калипсо» познакомился с кауашкара-ми, их племя насчитывало всего-навсего 27 человек: девять мужчин, шесть женщин и двенадцать детей; они составляли пять семей, расположившихся в восьми домах — кстати, не заслуживающих этого названия. Сексуальные отношения у кауашкаров, по-видимому, свободные: так, у одной женщины сразу два мужа. (Но ведь это и необходимость — если принять во внимание несоответствие между количеством взрослых мужчин и женщин.) С индейцами живет один белый — выходец с острова Чилоэ; он женат на женщине, имеющей какую-то особенно жалкую, грязную и отталкивающую наружность; но он никогда не открывал свою душу, и никто не знает, что побудило его сделать такой выбор и вести подобное существование.

Собаки в Пуэрто-Эдене — сущее проклятие. Когда они появились на островах архипелага? Трудно сказать. Неизвестно, местные ли это породы, или их завезли с собой испанцы, или же это помесь пород местных и завезенных. Как бы то ни было, индейцы к ним привязаны. Уже в XVIII веке путешественники сообщали, что каждый индеец имеет пять-шесть собак. И теперь еще каждая семья держит полдюжины тощих, но свирепых собак, ревностно охраняющих подходы к лачуге хозяина. Когда кауашкарам мягко намекаешь, что лучше иметь меньше собак, но зато сытых, они как будто не понимают тебя. «Они мне нужны, чтобы охотиться на выдр,» — говорят индейцы.

Наверное, раньше собак действительно держали именно для охоты. Но сейчас ведь дело обстоит совсем не так. И ответ кауашкаров — это нечто вроде магического заклинания, позволяющего мечтать о будущей большой охоте, которая поможет им вернуть былое достоинство.

Собаки сопровождают человека на протяжении всей его жизни. Они путешествуют с ним в лодках. Они спят в лачугах рядом с членами семьи. Но относятся индейцы к собакам довольно-таки противоречиво. С одной стороны, они их весьма почитают: умышленное убийство собаки, на их взгляд, является серьезным проступком; если умирает сука, ее выводок подбирает женщина, она выкармливает щенков и заботится о них, как о собственных детях; щенятам вообще оказывается самое нежное внимание; наконец, ни одного щенка-кобеля не умерщвляют…

С другой стороны, кауашкары без зазрения совести убивают молодых сучек; если их собака падает в воду, они не спешат ее вытащить; если пришло время отчаливать от острова, а собака все еще бродит где-то в зарослях, они не колеблясь бросают ее, обрекая тем самым на верную смерть; и, наконец, они, кажется, не замечают, как в самом лагере у Пуэрто-Эдена их изголодавшиеся, замученные паразитами, покрытые гнойниками и ранами и облезшие большими пятнами собаки насмерть дерутся из-за завалявшейся кости, миски супа, кусочка китового жира и даже из-за клочка тюленьей шкуры или обмылка.

К европейцам собаки проявляют неизменную злобу. А так как они вполне способны живьем разорвать на куски больного или раненого сородича, члены отряда «Калипсо» боятся их, как чумы. У индейцев есть большие «палки для собак», с помощью которых они прогоняют чужих собак и разнимают дерущихся. Их не раз приходилось пускать в дело, чтобы защитить Делуара, Дельмота и их товарищей.

«При более близком знакомстве с кауашкарами, — рассказывает Бернар Дельмот, — мы неожиданно открыли, что у них крайне простые орудия и очень мало изделий. Я отлично знаю, что сами мы представляем мир, конечной целью которого стали предметы потребления и погоня за новинками. Не менее хорошо я понимаю, что оставшиеся еще в живых индейцы из Пуэрто-Эдена утратили большую часть технических знаний и навыков предков. И все же… Те немногие предметы, что мастерят (или мастерили) эти мужчины и женщины, почти не выходят из рамок первейших жизненных потребностей, а технические приемы их изготовления столь же несложны, как технические приемы человека каменного века в Европе… Уже кроманьонец рисовал на стенах некоторых пещер великолепных животных. У кауашкаров не появилось почти никаких видов художественного творчества, за исключением музыки.»

Возможно, причиной такой скудости воображения является скудность той природной среды, которая окружает индейцев. И дело здесь отнюдь не в умственных способностях. Просто на том огромном пространстве, которое представляет собой архипелаг, только узкая полоска земли, да и то не на всех островах, пригодна для жизни — тут просто негде «развернуться» человеческому разуму, негде проявить свою остроту и изобретательность. Единственное место, где может поселиться человек, — небольшие песчаные пляжи, зажатые между скалами и водой. Единственный источник питания — морские животные (при этом весьма ограниченное число видов). Лес не дает практически никакого материала, кроме топлива, ветвей для хижин и древесины для лодок. В общем, мало что здесь может пробудить творческую фантазию! Подходящей глины нет, значит, нет гончарного ремесла. Нет растений с крепкими волокнами (и нет возможности разводить скот, который давал бы шерсть), значит, нет и ткачества. Годных к возделыванию земель нет, значит, нет земледелия и нет связанных с ним ремесел…

Однако как бы ни был ограничен круг ремесел, которыми могли заниматься кауашкары, они все же были приспособлены к существованию в местных условиях. Именно благодаря этим условиям жил этот морской народ — и жил счастливо. И только под влиянием белых разрушился многовековой уклад жизни кауашкаров. Одежда, подаренная мореплавателями, мелкие дешевые товары, привезенные спекулянтами, впервые вызвали потребности и желания, которые невозможно было удовлетворить с помощью местных ресурсов, — так родилась зависимость от «цивилизованных» стран и сопровождающая эту зависимость зловещая свита из краж, нищенства и упадка. Теперь трудно представить, какой была изначально жизнь индейцев — жизнь, которую они вели, пока были «дикарями», то есть пока были народом, были независимы ми.